Мемуары фельдмаршала
Шрифт:
Де Гингана, Уильямса и Ричардса в военном министерстве утвердили сразу же. Грехема и Хьюза утвердить отказались. Я решил взять Грехема с собой в Англию с риском навлечь на себя гнев в Лондоне. Вызвать Хьюза и Белчема я хотел потом, когда улажу там дела. [219]
День Рождества я провел тихо в моем тактическом штабе, с офицерами и солдатами, которые воевали вместе со мной еще с Аламейна. Де Гингану я сообщил, что хочу его видеть, и он приехал во второй половине дня из Главного штаба. После чая я повел его в свой дом-фургон и сказал ему, что он должен вернуться со мной в Англию и стать у меня начальником штаба в 21-й группе армий; назвал и остальных, которые отправятся со мной. Де Гинган сказал, что очень рад. Мне было приятно это услышать; я никак не смог бы справиться с громадной предстоящей задачей без надежного начальника штаба, который был рядом со мной начиная с Аламейна.
Он знал меня и мои методы, а это было чрезвычайно важно.
Моим преемником назначили
27 декабря я вылетел в Алжир для встречи с Эйзенхауэром и Беделлом Смитом, который должен был отправиться с Эйзенхауэром его начальником штаба.
Эйзенхауэр сказал, что хочет, чтобы я принял полное руководство первым сражением на той стороне Ла-Манша, и что отдаст размещенные в Англии американские войска под мое командование при высадке и последующих операциях. Мы обсудили, какую командную систему я хотел бы установить и какие американские офицеры понадобятся мне в новом штабе группы армий. Я вернулся в свой тактический штаб в Италии под вечер 28-го.
Проблема прощального обращения к моей любимой 8-й армии заставила меня серьезно задуматься. Я только что издал рождественское обращение. Прощальное я писал 28 декабря в воздухе, возвращаясь из Алжира, и распорядился, чтобы его зачитали офицерам и солдатам 1 января 1944 года, когда меня здесь уже не будет. Написал я вот что:
«1. Должен с глубоким сожалением сообщать вам, что мне пришло время покинуть 8-ю армию. Я получил приказ принять командование над британскими армиями в Англии, которым предстоит сражаться под началом генерала Эйзенхауэра — Верховного главнокомандующего. [220] 2. Трудно передать в полной мере, как тяжело для меня это расставание. Я оставляю офицеров и солдат, бывших моими товарищами на протяжении месяцев тяжелых и победоносных сражений, чье мужество и преданность долгу всегда наполняли меня восхищением. Чувствую, что среди воинов этой замечательной армии у меня много друзей. Не знаю, будете ли вы скучать по мне; но я буду скучать по вас так, что передать не могу, особенно мне будет недоставать личного общения и радостных приветствий, которыми мы обменивались при встречах на дороге. 3. Во всех сражениях, которые вместе вели, мы ни разу не терпели поражения; мы добивались успеха во всех своих предприятиях. Я знаю, что тут в большей мере сыграли роль преданность долгу и беззаветное единение всех офицеров и солдат, чем все, что я был в состоянии сделать. Но результатом стало полное взаимное доверие между нами, а взаимное доверие между командиром и его войсками представляет собой бесценную жемчужину. 4. Очень жаль мне расставаться и с ВВС в пустыне. Эта великолепная ударная авиационная группа сражалась вместе с 8-й армией на всем ее победоносном пути; каждый солдат армии с гордостью признает, что поддержка этой мощной авиагруппы являлась боевым средством первостепенного значения. Мы очень благодарны союзным военно-воздушным силам вообще и ВВС в пустыне в частности. 5. Что я могу сказать вам на прощание? Когда сердце переполнено, говорить нелегко. Но я скажу вам вот что. Вы сделали эту армию тем, что она представляет собой. Вы прославили ее на весь мир. Поэтому ВЫ должны поддерживать ее доброе имя и традиции. И я прошу вас служить при моем преемнике так же верно и преданно, как неизменно служили при мне. 6. И вот я говорю вам всем ДО СВИДАНЬЯ. Дай нам Бог скорее встретиться снова; дай нам Бог снова сражаться как товарищам по оружию на заключительных стадиях этой войны». [221]
Мне предстояла весьма нелегкая задача попрощаться с офицерами и солдатами 8-й армии, многие из которых сражались вместе со мной начиная с Аламейна. Я сказал, что сделаю это 30 декабря в Васто, где размещался мой Главный штаб. Де Гинган предложил воспользоваться для этой цели оперным театром; здание было слегка повреждено, но он считал его подходящим для данной цели. Я понимал, что для меня настанет очень трудная минута, когда я выйду на сцену. Так и оказалось. Я сказал де Гингану, что ему придется сопровождать меня; я сознавал, что мне понадобится стоящий рядом близкий и верный друг, готовый протянуть руку, если я дрогну.
Я пригласил присутствовать там своих командиров корпусов Демпси и Элфри, разумеется, Фрейберга, командира новозеландской дивизии, и Бродхерста, командовавшего авиацией в пустыне. В зале собралось множество людей.
Мне трудно рассказывать об этом событии. Вот его описание, взятое из книги Фредди де Гингана «Операция Победа»:
«Я приехал с ним в театр, грустный и сентиментально настроенный, как всегда в таких случаях. Мой командующий был очень сдержан, и я понимал, что это будет самой трудной операцией из всех, какие он проводил до сих пор. Мы вошли внутрь, и он сказал: «Фредди, показывайте, куда идти». Я повел его к ведущей на сцену лестнице. Он немедля поднялся и перед притихшим залом начал свое последнее обращение к офицерам армии, которую очень любил. Заговорил он очень негромко, извинясь на тот случай, если его подведет голос, потому что, как он сказал: «Это будет нелегко, но я буду стараться изо всех сил. Если у меня иногда будут возникать затруднения, надеюсь, вы поймете». Я почувствовал, как к горлу подступает комок, и было понятно, что все в зале прониклись его настроением. Затем он просто, неторопливо повел речь о своем предстоящем отъезде и поставленных перед ним задачах. Коснулся прошлого — успехов, которых мы вместе добились, соображений, которые считал важными и которыми руководствовался в командовании армией. Дал оценку создавшемуся положению и выразил всем благодарность за оказанную поддержку и за то, как они сражались. [222] Потом он попросил идти за новым командующим армией, Лизом, так же, как они шли за ним. Ни ораторского мастерства, ни фальшивых нот в его речи не было. Именно так и требовалось говорить, и я был очень тронут. Закончил он спокойно, прочтя последнее из своих многочисленных обращений к армии — прощальное обращение. Мы стали аплодировать, потом он вышел и медленно направился к своей машине. Я последовал за ним, чувствуя себя очень неловко, потому что на щеках у меня были слезы, а машина у нас была открытой. Мы поехали к Главному штабу, находившемуся всего в нескольких сотнях ярдов, туда были приглашены для разговора несколько старших командиров. Это была замечательная встреча старых друзей. Когда мой командующий обращался к этим немногим близким людям, мне невольно пришли на ум Наполеон и его маршалы, потому что здесь было то же взаимопонимание, рожденное и закаленное уважением друг к другу и успехами на поле боя. Потом Фрейберг, Демпси, Элфри и другие ушли, и у меня возникло ощущение, что происходит нечто ужасное — я покидаю эту замечательную семью. Но потом я вспомнил, что покидаю ее вместе с тем, кто воодушевлял и вел нас, и, несмотря на грусть, почувствовал себя довольным судьбой».
В тот же вечер прибыл Оливер Лиз, и я передал ему дела.
На другое утро, 31 декабря, я вылетел на своей «дакоте» с аэродрома возле моего тактического штаба. Самолет был сильно нагружен, так как кроме меня и моих адъютантов в нем находились де Гинган, Грехем, Уильямс и Ричардс. На борту самолета были также пятеро солдат, много багажа и полные баки топлива. Взлетно-посадочная полоса была короткой, и я спросил летчика, сможем ли мы оторваться. Он ответил, что должны, но в самом конце; и мы оторвались от земли в самом конце дорожки.
Мы направлялись в Марракеш. Там находился премьер-министр, он приходил в себя после недавней болезни, мне предстояло провести с ним эту ночь, первый день нового года, и в ночь с 1 на 2 января 1944 года лететь в Англию.
Над Средиземным морем я вспоминал о прошлом и думал о будущем; особенно о своем пари с Эйзенхауэром и его уверенности, [223] что к Рождеству 1944 года война окончится. Я был уверен, что это возможно, но только если мы будем вести ее должным образом; а в этом я не был уверен.
В Марракеше в первый день нового года премьер-министр написал в моей тетради для автографов:
«Незабываемый марш 8-й армии от ворот Каира по африканскому побережью через Тунис, через Сицилию, привел ее неизменно победоносных солдат и их прославленного на весь мир командующего в глубь Италии, к воротам Рима. Театр боевых действий меняется и все больше расширяется. Выполнение громадной задачи дает место более громадной, в которой тот же неизменный боевой дух приведет всех настоящих солдат к полной и славной награде. Уинстон С. Черчилль». [224]
Глава тринадцатая. В Англии до дня высадки
2 января — 6 июня 1944 г.
Прилетев в Марракеш вечером 31 декабря, я нашел премьер-министра изучающим план операции «Оверлорд» — это было кодовое наименование вторжения в Нормандию. Он дал мне его прочесть и сказал, что хочет знать мое мнение. Я ответил, что его военным советником не являюсь; «Оверлорд», вполне очевидно, представлял собой морскую десантную операцию первостепенной важности, а я не видел плана и даже не говорил о нем с ответственными военно-морскими и авиационными командирами. Премьер-министр согласился, но сказал, что тем не менее просит меня изучить план и поделиться «первыми впечатлениями». Я ответил, что возьму план в постель и выскажу кое-какие впечатления утром; он знал, что я люблю ложиться рано.
Во второй половине дня в Марракеш прибыл Эйзенхауэр. Он собирался в США для разговора с президентом перед тем, как принять назначение Верховным главнокомандующим операцией «Оверлорд». Я виделся с ним в Алжире несколькими днями раньше; тогда он сказал мне, что имеет общее представление об этом плане и он ему не особенно нравится. Поручил мне быть его представителем в Лондоне, пока он сам не сможет прибыть туда; мне требовалось проанализировать и исправить план, чтобы он был готов к его прибытию в Англию примерно в середине января. Я ответил, что его начальнику штаба, Беделлу Смиту, нужно бы находиться со мной в Лондоне, потому что он гораздо лучше меня знает общую картину. И попросил его выдать Беделлу письменное уведомление, что я буду представителем Эйзенхауэра, пока он не прибудет сам. Все это мы в Алжире согласовали. У меня в Марракеше было время [225] лишь для краткого разговора с Эйзенхауэром, и он вылетел в США днем 1 января.