Мемуары фельдмаршала
Шрифт:
Она была прекрасной «офицершей», когда я командовал 1-м батальоном моего полка в Палестине и Египте. Я навсегда запомнил, как позабавил ее один случай. Чтобы солдатам было легче превозмогать египетскую жару, я всячески поощрял любые хобби, одним из которых были голуби; мы и сами держали несколько птиц. Однажды наш квартирмейстер обвинил одного капрала в том, что тот украл у него голубя; капрал отвергал обвинение и утверждал, что голубь принадлежит ему. Мне пришлось проводить разбирательство. Я спросил у обеих сторон, квартирмейстера [39] и капрала, всегда ли голубь, получив возможность, летит именно в свою голубятню; они подтвердили сей факт. Тогда я приказал в течение суток держать птицу в батальонном помещении для суточного наряда. В десять часов следующего дня я выпустил голубя; об инциденте слышал весь батальон, и примерно 800 человек вышли на удобные позиции посмотреть, что же произойдет. Голубь несколько минут кружил над казармами, а потом полетел прямо в мою голубятню и остался
Весной 1934 года мой батальон размещался в Пуне на юге Индии; оттуда, присвоив мне звание полковника, меня перевели в штабной колледж в Кветте на должность главного инструктора. Там мы счастливо прожили три года, исключая время землетрясения в мае 1935 года, а затем я принял командование 9-й пехотной бригадой в Портсмуте. По прибытии в Англию у нас было два месяца отпуска. Дэвид находился в подготовительной школе в Хиндхеде, и мы с женой отправились на автомобиле в Озерную область на севере Англии навестить друзей. Она казалась слабее, чем обычно, и быстро уставала, но всегда оставалась жизнерадостной и счастливой. После поездки, в конце августа, мне нужно было ехать с бригадой в лагеря в Солсбери, и я отправил Бетти и Дэвида отдохнуть у моря до окончания его школьных каникул.
Однажды на пляже какое-то насекомое укусило Бетти в ступню. Она не могла сказать, что это было за насекомое, и нам так и не удалось этого выяснить. Ночью нога начала опухать и болеть, позвали доктора, тот немедленно отправил ее в местную сельскую больницу и вызвал меня. Состояние ее ухудшалось, боль усиливалась; наконец наступил момент, когда боль стала слишком сильной, ей постоянно делали уколы, и она редко приходила в сознание. К этому времени я въехал в наш дом в Портсмуте; у Дэвида начались занятия в школе в Хиндхеде. Я использовал каждую возможность, чтобы быть с Бетти; временами ей становилось полегче, а иногда совсем плохо. Меня часто вызывали ночью, и я ехал на автомобиле в Бернхэм-он-Си, так что выучил на дороге каждый поворот. Яд медленно поднимался по ноге. Наступил день, когда доктора сочли, что единственным выходом из положения является ампутация; я согласился и получил надежду. Но операция не [40] принесла облегчения, ничто не могло остановить дальнейшего продвижения яда, нам оставалось только ждать. Доктора делали все возможное, уход был обеспечен наилучший, однако сепсис остановить не удалось. Бетти скончалась 19 октября 1937 года на моих руках. Во время болезни я часто читал ей, преимущественно из Библии. Последнее, что она услышала, за несколько минут до смерти, был 23-й псалом.
Я похоронил ее на кладбище в Бернхэм-он-Си. Дэвида на погребении не было, я также ни разу не позволил ему увидеть мать страдающей и медленно умирающей. Это было выше моих сил. Ему исполнилось только девять, и в школе он чувствовал себя хорошо; после похорон я поехал к нему и сам все сказал. Возможно, это неправильно, но я поступил так, как подсказывало мне сердце.
Побыв немного с Дэвидом, я вернулся в Портсмут, в дом, который должен был стать нашим общим домом; много дней я провел там один, не желая никого видеть. Я был полностью раздавлен: начал раздумывать, чем же я заслужил столь страшный удар, и не находил ответа; душа в тоске восставала против такой очевидной несправедливости. Мне казалось, я нахожусь в кромешной тьме, силы покинули меня. У меня оставался Дэвид, но он был не со мной.
Постепенно я начал осознавать, что пути Господни неисповедимы и человек не должен жаловаться, как бы тяжелы сначала ни казались ему испытания. У меня есть обязательства по отношению к другим, например к моей бригаде. Я понял, что должен продолжать делать свою работу. Следовало подумать также и о Дэвиде; теперь на свете нас только двое, и его нужно регулярно навещать в школе и хорошо заботиться о нем в каникулы.
И через несколько недель я снова начал жить. Меня очень поддержал мой начальник оперативно-разведывательного отдела штаба бригады майор Ф. В. Симпсон; он был надежной опорой и взял на себя все, что мог. «Симбо» служил у меня начальником штаба, когда я после Дюнкерка принял корпус, и стал моим заместителем в Имперском генеральном штабе. Со временем он превратился в одного из самых компетентных и умелых штабных офицеров нашей армии, сейчас генерал сэр Фрэнк Симпсон в отставке. С помощью Симпсона и других друзей я восстановился. [41]
В раннем детстве воспитанием Дэвида практически полностью занималась мать, ему даже как будто не нравилось, если я вмешивался в этот процесс. Он был с характером, и мать всегда уступала ему. Помня о моем детстве, мы планировали, что я возьму на себя ведущую роль в его воспитании, когда он пойдет в школу. Наш план уже вступил в действие, но теперь его мать неожиданно умерла. Нам нужно было научиться жить вдвоем по-новому, прежние проблемы скоро перестали существовать, и он перенес на меня всю свою любовь. Несколько раз мы вместе весело проводили каникулы и стали близкими друзьями. Когда Бетти умерла, ему было девять лет, мне — пятьдесят.
Мои друзья радовались, что я снова начал нормальную жизнь, а некоторые даже поговаривали о моей новой женитьбе.
Теперь я был одинок, исключая время школьных каникул, когда со мной был Дэвид, и я полностью погрузился в работу. Моя 9-я пехотная бригада стала лучшей в Англии, в учебных боях нам не мог противостоять никто. В 1937 и 1938 годах военное министерство выбирало нас для специальных учений и испытаний, в общем, мы часто находились на виду.
После окончания войны в 1918 году я работал совместно и под руководством очень квалифицированных офицеров в штабных колледжах Кэмберли и Кветты. Благодаря усердной работе и приобретенному опыту командования я в заметной степени овладел своей профессией; это придало мне уверенности в том, что я способен справиться с большинством задач, которые могут встать передо мной. По всей вероятности, я был слишком уверен в себе и не скрывал этого. Однако меня частенько ставили на место, что, без сомнения, было полезно; мне не давали слишком часто выходить из повиновения и стать излишне властным. Полагаю, что к моменту, когда я в 1937 году принял командование 3-й бригадой в Портсмуте, худшее было позади; я усвоил урок, и попутный ветер дул мне в паруса.
Я в основном жил один и научился концентрироваться. Эта способность сосредотачиваться и выделять главное из массы деталей теперь развилась во мне еще больше, вследствие страшного [42] одиночества, обрушившегося на меня после смерти жены. Я всего себя посвятил своей профессии.
В Портсмуте я нажил серьезные неприятности с военным министерством и в какой-то момент оказался в весьма затруднительном положении. Вот как это случилось. Средства моего гарнизона нуждались в существенном пополнении, чтобы обеспечить необходимые усовершенствования в области социального обеспечения семей военнослужащих. Поэтому я решил сдать футбольное поле организатору ярмарки на время августовских банковских каникул; он предложил мне 1000 фунтов, и в конце концов я договорился с ним на 1500. Муниципальный совет Портсмута, узнав о моем плане, отказал в проведении ярмарки в этом месте. Тогда я нанес неофициальный визит лорд-мэру Портсмута и, в случае если он обеспечит прохождение через совет моего замысла, предложил ему 500 фунтов из этих денег для какого-нибудь дорогого его сердцу проекта; лорд-мэр согласился. Я заключил сделку, получил 1500 фунтов, 500 передал лорд-мэру, а 1000 быстренько истратил на социальные нужды гарнизона. В это время слухи о моем предприятии дошли до военного министерства, и мне указали, что я нарушил правила сдачи в аренду принадлежащей министерству земли; там были готовы не придавать этому факту значения, если я немедленно сдам 1500 фунтов. Я ответил, что денег уже нет, и предоставил все квитанции. Разразился скандал. Из Солсбери ко мне приехал генерал-майор — начальник административно-хозяйственного управления Южного военного округа и объявил, что сей инцидент лишил меня всех шансов на продвижение по службе. Однако генерал Уэйвелл, командующий Южным военным округом, посмотрел на дело иначе; его даже позабавило, что я честно и открыто усовершенствовал гарнизонные удобства за счет военного министерства. Он поддержал меня и затеял по этому вопросу переписку между военным министерством и Солсбери. Папка с делом стала довольно пухлой. Потом меня неожиданно повысили, и я никогда больше ничего не слышал об этой папке. Но некоторое время я оставался притчей во языцех.
В октябре 1938 года, прослужив в Портсмуте немногим больше года, я был переведен в Палестину и получил под командование несколько армейских частей в Северной Палестине, которые [43] участвовали в подавлении арабского восстания; моей задачей было организовать из них новую, 8-ю дивизию со штабом в Хайфе. Такая работа меня очень привлекала, я получил уже генерал-майора, несмотря на свои проступки в Портсмуте. Однако перемещение в Палестину означало, что я оставляю Дэвида, и мне пришлось поручить заботы о мальчике моим добрым друзьям в Портсмуте. С этих пор у него началась невеселая жизнь, поскольку уже вскоре после моего отъезда из Палестины, в 1939 году, началась война. До 1948 года мне не удавалось снова создать для него дом. На личность и характер решающее влияние оказывают два фактора: наследственность и окружающая обстановка. У Дэвида, без сомнения, была прекрасная наследственность: долгая череда его предков служила либо церкви, либо государству и честно исполняла свой долг. А вот условия жизни мальчика после смерти матери оставляли желать лучшего. В течение нескольких лет он часто проводил каникулы в детских лагерях. Только когда я отправился в Африку в августе 1942 года, он наконец поселился у майора Рейнольдса и его жены в Хиндхеде, и эти достойные люди воспитывали его и помогали формировать характер, пока я был на войне. Майор Рейнольдс руководил школой в Хиндхеде, где учился Дэвид; он уже давно был нам надежным другом, а с 1942 по 1948 год здание его школы стало для меня с Дэвидом домом. Майор Рейнольдс умер в 1953-м. Многие мальчики обрели себя благодаря ему и его жене, и с его смертью страна лишилась настоящего человека. Я многим обязан им, как и Дэвид; они воспитывали его в сложные годы становления характера и заботились о нем, как о собственном сыне.