Мемуары папы Муми-тролля
Шрифт:
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
«Морской оркестр» одиноко плыл по морю. Солнечные голубовато-прозрачные дни однообразно следовали один за другим. Скопища морских призраков беспорядочно мелькали перед штевнем нашего судна, а мы сыпали овсянку прямо на хвосты плывущих в кильватере русалок. Порой, когда ночь опускалась над морем, мне нравилось сменять Фредриксона у руля. Озаренная лунным светом палуба,
Иногда я видел, как мерцает в темноте трубка, и на корму, крадучись и шлепая лапами, перебирался и садился рядом со мной Юксаре.
— Правда, чудесно ничего не делать, — сказал он однажды ночью, выбивая трубку о поручни парохода.
— Но мы же делаем! — удивился я. — Я веду пароход, а ты куришь.
— Куда же ты нас приведешь? — съехидничал Юксаре.
— Это — дело другое, — заметил я, потому что уже тогда был склонен к логическому мышлению. — Но ведь мы говорили о том, чтобы делать какие-то вещи, а не о том, что делают вообще. У тебя что — снова Предчувствия?
— Нет, — зевнул Юксаре. — Хупп-хэфф! Мне совершенно все равно, куда мы приплывем. Все края одинаково хороши. Пока, спокойной ночи!
— Привет, привет! — сказал я.
Когда на рассвете Фредриксон сменил меня у руля, я мельком упомянул об удивительном и полном безразличии Юксаре к окружающему.
— Гм! — хмыкнул себе под нос Фредриксон. — А может, наоборот, его интересует все на свете? Спокойно и в меру? Нас всех интересует только одно. Ты хочешь кем-то стать. Я хочу что-то создавать. Мой племянник хочет что-то иметь. Но только Юксаре, пожалуй, живет по-настоящему.
— Подумаешь, жить! Это всякий может, — обиделся я. Фредриксон опять хмыкнул и, как обычно, тут же исчез со своей записной книжкой, в которой чертил конструкции удивительных, похожих на паутину и летучих мышей машин.
А я думал: «На свете есть столько интересного, аж шерсть встает дыбом, когда думаешь об этом…»
Одним словом, в полдень Шнырек предложил послать телеграмму маме маленького Клипдасса.
— У нас нет адреса. Нет и телеграфной конторы, — сказал Фредриксон.
— Ну конечно! — расстроился Шнырек. — Подумать только, какой же я глупый! Извините! — И он снова смущенно залез к себе в банку.
— Что такое телеграфная контора? — высунулся Клипдасс, живший в банке вместе со Шнырьком. — Ее можно съесть?
— Меня не спрашивай! — ответил Шнырек. — Это что-то огромное и непонятное. Посылают на другой конец света маленькие значки… и там они становятся словами!
— Как это посылают? — недоумевал Клипдасс.
— По воздуху… — неопределенно пояснил Шнырек, помахав лапками. — И ни одно слово по дороге не теряется!
— Ого! — удивился Клипдасс. После этого он весь день вертел головой, высматривая телеграфные знаки в воздухе.
Около трех часов Клипдасс увидал большую тучу. Белоснежная, пушистая, она низко-низко плыла над землей, и вид у нее был не совсем обычный.
— Точь-в-точь как
— А ты видел книжки с картинками? — удивился я.
— Ясное дело, — ответил он. — Одна называлась «Путешествие по океану».
Проплыв мимо нас с наветренной стороны, туча остановилась, и вдруг произошло нечто совершенно удивительное, чтобы не сказать — ужасное: она повернула назад и начала нас преследовать!
— Извините, а туча не опасна? — забеспокоился Шнырек.
Никто из нас ничего не мог об этом сказать. Туча плыла теперь в нашем кильватере; увеличив скорость, она перевалилась через поручни и мягко плюхнулась на палубу, почти совсем накрыв собой банку Шнырька. Потом она поудобнее устроилась между поручнями, сжалась, и клянусь хвостом, эта удивительная туча тут же заснула у нас на глазах!
— Ты видел когда-нибудь нечто подобное? — спросил я у Фредриксона.
— Никогда, — уверенно и очень неодобрительно отозвался он.
Клипдасс, подойдя к туче, лизнул ее и сказал, что на вкус она такая же, как мамина карандашная резинка.
— Зато мягкая, — сказал Юксаре.
Он сделал для себя в туче подходящую ямку и нырнул в нее, и туча тут же накрыла его, словно перина, словно мягкое одеяло из гагачьего пуха. Мы ей явно понравились.
Но это удивительное происшествие значительно усложнило дальнейшее плавание нашего корабля.
В тот же день, как раз перед заходом солнца, небо вдруг странно изменилось. Оно стало желтым, но не приятного нежно-желтого цвета, а грязноватым и призрачным. Низко повиснув над горизонтом и грозно нахмурив брови, плыли черные тучи.
Теперь мы все сидели под тентом. Шнырек и Клипдасс перекатили свою банку из-под кофе на корму, где ей ничто не угрожало.
Солнце превратилось в тускло светящийся диск, вода почернела и пошла свинцовой рябью, ветер испуганно завыл в штаге. Морские привидения и русалки исчезли, будто их сдуло ветром. На душе у нас было скверно.
— Проверь-ка анероид, — с тревогой сказал Фредриксон.
Я перелез через тучу и открыл дверь в навигационную каюту. Представьте себе мой ужас, когда я обнаружил, что анероид показывает 670 — самую низкую цифру, до какой может опуститься стрелка!
Моя мордочка похолодела от страха, я наверняка побледнел, стал белый, как простыня, или, может быть, пепельный. До чего интересно! Вернувшись на корму, я воскликнул:
— Видите, я стал белый, как простыня?!
— По-моему, ты такой, как всегда, — сказал Юксаре. — Что показывает анероид?
— Шестьсот семьдесят! — ответил я (чуть обиженно, как вы понимаете).
Меня всегда удивляло, что торжественные минуты жизни часто бывают испорчены ничтожными замечаниями, даже если их делают не со зла, а по глупости. Я считаю, что даже из самого ужасного положения надо искать выход. Отчасти имея в виду данную ситуацию, отчасти потому, что настоящий страх как-то уменьшается, если начнешь его преувеличивать. Кроме того, приятно производить на кого-нибудь впечатление. Но такому, как Юксаре, этого не понять. Ведь умственные способности распределяются неравномерно, и не мне судить о том, для чего в жизни нужны такие, как Юксаре.