Мемуары сорокалетнего
Шрифт:
«Ну вот, видите, — засуетилась тут бабушка, — все согласны». И уже сорвалась с места, полетела к дяде Егору, с ним в сельсовет за какими-то книгами и бумагами, по дороге разбудила и привела Зинку, как свидетельницу, а другую свидетельницу, ровесницу самой бабушки, ее соседку, еле спустили с русской печи, где она досматривала третий сон. Ровесница-то и задержала все общество, потому что, узнав причину такой спешки, пожелала явиться не раньше, чем наденет пасхальную юбку, то есть предстанет во всем подобающем случаю блеске, но все ее праздничные доспехи хранились в фамильном сундуке, пересыпанные махоркой, и потребовалось время, чтобы все это стряхнуть и очистить. Но уже потом, когда перед еще неопомнившимися от такого крутого поворота их дел врачующимися предстали все необходимые по закону участники торжественной процедуры, все свершилось вмиг. Дядя Егор, сдвинув на край
Домой с работы Нонна не шла, а летела. Все-таки удача делает святое дело, окрыляет человека. Несмотря на нелегкий разговор с Зинаидой, все в этот момент Нонне казалось свершимым и доступным. Не ахти какая трудная вещь деньги. Извернемся, займем, перехватим, достанем. И родственники есть, и друзья, и знакомые, которые тоже в трудные для себя минуты прибегали к их с Сашей помощи. Мир не без добрых людей. И вся дальнейшая перспектива с машиной казалась Нонне высвеченной яркими, весенними красками. Особенно она радовалась за Сашу, за мужа. Так он мечтал о машине, и не только чтобы съездить к ней в деревню, к бабушке, но и, понимала Нонна, и для того, чтобы доказать что-то в его собственной семье, его матери: чтят на работе геодезиста. Не такой уж он тюфяк, погрязший в маленьких домашних интересах. Значит, на работе его уважают, считают за нужного, полезного и передового человека. Но одновременно к этому гордому чувству в душе у Нонны примешивалось по привычной женской осторожности и какое-то недоверие, сомнение в том, что достанется им эта дорогая и прекрасная машина, которую она уже видела в своем воображении и которая должна была принести им много радости, удобств, уважения и даже, может быть, зависти соседей по кооперативу и, как говорила Зинаида, поднять их престиж в обществе.
Пересаживаясь с одного автобуса на другой, путешествуя под землей в метро, Нонна чувствовала на своем лице какую-то, как ей казалось, глупую и счастливую улыбку. Как в зеркале, она читала ее в глазах встречных людей. Дескать, идет баба, замужняя, с кольцом на пальце, и дурацки улыбается. И тут же она спохватывалась, усилием воли гасила счастливо-блаженное выражение на лице, но потом опять углублялась в свои приятные мысли, и улыбка, как кувшинка, вновь всплывала.
По дороге она, несмотря на то что уже несколько лет они с Сашей экономят и еще сегодня она наказывала ему не покупать яйца по рублю тридцать, заскочила в магазин — как обычно, творожную массу, сметану, можайское молоко детям на ужин она уже взяла в обеденный перерыв и до конца рабочего дня держала в холодильнике в бухгалтерии — и здесь расщедрилась и купила триста граммов хорошей, нежирной югославской ветчины в форме, пять антрекотов — мужчины без мяса не могут, а что касается ее, то она могла бы прожить и на одной гречневой или пшенной каше, любила, — и купила бутылочку любимого Сашей болгарского вермута. Такое дело надо отметить. И все эти мероприятия прошли у нее гладко, без больших очередей и трепки нервов.
Уже возле дома она забежала в детский сад — была пятница, и надо было брать детей с пятидневки — и очень обрадовалась, увидев чудесные рожицы Сережи и Пети. Малыши кинулись к ней: «Мама, мама!» — и Нонна порадовалась, потому что не только сердцем матери, но и трезвым умом понимала, какие у нее чудесные здоровые дети. И с Сашей повезло, и с детьми.
Петя и Сережа были пареньками воспитанными. Дома не канючили внимание от взрослых, не куксились, если падали и набивали шишки и синяки, не кидались в демонстративный рев, а так, похныкают и продолжают дальше играть. В детский садик ходили с охотой, понимали, что родители работают, не изображали из этого повинность, вставали утром самостоятельно, без капризов, вечером самостоятельно, без напоминаний, после «Спокойной ночи, малыши» ложились спать, не клочились из-за игрушек, не ревновали друг к другу родителей, их любовь делили поровну. Хорошие, нормальные дети. И даже старший, Сережа, присматривал за младшим, Петей, и урезонивал брата, если тот расходился. Не были ребятишки в особую тягость родителям, и те не чувствовали себя замордованными, заезженными жизнью и бытом, как бывает часто в семьях с двумя или больше детьми.
Кинулись малыши к Нонне, а та схватила их в охапку, прижала к себе, расцеловала, и тут же — в правой руке сумка, в левой ладошка младшего Пети, а Сережа берет брата за другую руку, как привык, и всей оравой скорее домой. И не успели они выйти из детского сада, за ворота ступить, как глядят — навстречу им по дорожке торопится Саша. «Папа пришел! Папа пришел!» Посыпали малыши наперегонки к отцу. Виснут на нем, ноги поджимают, карабкаются, как на дерево. И Нонна, увидев эту знакомую и привычную ей картину, тут еле удержала слезы, потому что и у самой к сердцу подкатила неистребимая, немыслимая любовь к детям, к мужу. Права Зинаида, как же ей повезло с Сашей.
Придя домой, Нонна сразу же достала из холодильника кусок докторской колбасы — как и во всех городских семьях, выбор продуктов в холодильнике был куда богаче, чем в гастрономе, — отрезала большой ломоть хлеба, положила на него кусок колбасы, помазанной горчицей, потом в кружку налила полбутылки пива и сразу же дала Саше, как говорилось у них в доме, заморить червячка. Пока муж ел и глаза у него светлели — первую заповедь семейной жизни Нонна в свое время усвоила быстро, с одной подсказки свекрови, — Нонна собрала детей и, будто бы играючи, заставляя то одного, то другого открыть то верхний ящик платяного шкафа, то нижний, приготовила с их помощью им чистое бельишко для бани, вытащила постельное белье — день был последний рабочий, пятница, — и кликнула мужа (Саша за это время должен был закончить со своими доедками), передавая ему эстафету.
Пока Саша купал сыновей — процедура эта была ритуальной, почти на весь вечер, с пусканием пароходиков и лодочек, соревнованием в нырянии, с анестезирующим средством сказок от щиплющего мыла, — Нонна перестелила постели, повесила на спинки детских кроваток пижамки и рванулась на кухню готовить себе и Саше праздничный ужин, а ребятишкам жарить сырники.
Все это время она постоянно думала об этой чертовой машине, принесшей ей первые расстройства, обдумывала свои варианты — по какому-то молчаливому уговору, после того как они с мужем встретились у детского сада и шли с детьми домой, разговора о машине не было: и не хотели портить сыновьям начало еженедельного праздника общения с родителями, отдать им все свое внимание, да и дело было, как понимали оба, слишком серьезным, чтобы обсуждать его на ходу, — а еще больше Нонна предвкушала — это тоже была традиция — пятничный ужин, за которым два свободных, просторных для простенького семейного счастья дня, тихие разговоры с Сашей и его неторопливые, не подгоняемые завтрашней необходимостью вставать на работу, объятия.
Сели они за стол после девяти, когда малыши уже послушно посапывали и видели разнообразные сны с полетами, речками и цветами на лужайках. Телевизор не включали, поэтому ужинали на кухне. Саша разлил вино, они молча подняли рюмки, посмотрели друг другу в глаза, улыбнулись, чокнулись и выпили.
Когда Саша съел первый антрекот и порцию картошки и Нонна метнулась было к плите за добавкой, муж успокаивающе положил ей ладонь на руку, другой рукой снова налил рюмки и сказал:
— Что делать будем? Машину-то дали…
Нонна вздохнула, чуть отодвинула от себя тарелку, как бы показывая, что мысли у нее на этот счет самые серьезные, отлежавшиеся, не подогретые вином, и сказала:
— Я уже думала, Саша. Придется, наверное, у Галины Платоновны просить, родственников-то у нас с тобою немного, да и отдадим ты с тобою долг не очень скоро. А здесь все же родная мать…
— Ну, я, правда, еще могу работу взять, халтуру.
— Ты и так встаешь рано.
— Это будет по субботам и воскресеньям. Мне эту халтуру Юленька предложила. На работе у ее мужа дали пять гектаров под садовые участки, им надо планировку сделать, разметить дорожки.
— Не нравится мне твоя Юленька. Так она на тебя все время глядит, будто хочет съесть.
— Да что ты, мать, — Саша перегнулся через стол и поцеловал жену в щеку, — куда я без тебя.
— Вот Зинаида говорит, что все мужчины кобели. Все до одного.
— И ты ей веришь?
— Про тебя не верю.
— И правильно. А еще я думаю, — сказал Саша, опять возвращаясь к теме, — что можно попросить у Павлика. Деньги у него есть.
— У бабушки можно попросить.
— Кто же, Нонна, просит у восьмидесятилетней бабушки. Она и так нам все, что может, отдает.