Мемуары знатной дамы: путь от фрейлины до эмигрантки. Из потонувшего мира
Шрифт:
Если я сказала, что это стихотворение было едва ли не единственным стихотворением Бальзака, то я ошиблась. Помню, в 1857 г. я часто видела мою тетю, лежащей в кресле под прекрасным портретом работы Бакиарелли, знаменитого итальянского художника, бывшего при дворе короля Станислава Августа. Портрет этот изображал отца моей тетки, графа Адама Ржевусского – польского посланника при саксонском дворе, «красавца Ржевусского», как его называли в мемуарах того времени. Его двоюродный брат Северин Ржевусский вместе с Потоцким и Браницким подписали договор в Тарговицах, по которому Польша перешла к России.
Я видала у моей тетки старую, поблекшую гравюру, изображавшую его. Эта гравюра была ее первым подарком Бальзаку после их встречи в Шёнбрунне, и на ней я видела следующее рукою Бальзака написанное четверостишие:
Que j’aime ce portrait malgre sa couleur somber!Comme il est ressemblant! Comme il parle a mon coeur!On a dit bien sourent:Три современные леди Годивы
Моя бабушка и жена Бальзака имели еще третью сестру, состоявшую в первом браке за графом Собанским. От этого брака происходит княгиня Сапега. Ввиду того что сестра моей бабушки очень рано овдовела, она вышла замуж за полковника Чирковича, вице-губернатора Крыма. После его смерти уже пятидесяти лет она вступила в третий раз в брак с писателем Жюлем Лакруа, братом библиофила Якова, составившего, между прочим, жизнеописание Николая I.
В 20-х годах сестра моей бабушки вместе со своим вторым мужем жила в Крыму. Она была необычайно красива. Генерал-губернатор всего юга России граф де Вит страстно в нее влюбился, и она на этом основании в течение многих лет разыгрывала роль вице-королевы Крыма.
Княгиня Воронцова, урожденная княжна Браницкая, и госпожа Нарышкина, урожденная Потоцкая, обе необычайные красавицы, были ее близкими и неразлучными подругами. В хронике тогдашних дней сообщаются совершенно фантастические сведения об этих трех дамах. Между прочим, эти современные леди Годивы, как рассказывают, в ясную лунную ночь совершили поездку верхом в костюмах Евы до ее грехопадения. В английской балладе говорится, что тот любопытный, который посмел взглянуть на леди Годиву, ослеп. Такая кара не постигла тех многих любопытствующих в Крыму, когда мимо них проскочила галопом эта ночная кавалькада. Еще слыхала я о них в моей юности следующее: эти три дамы сходились изредка с какой-то таинственной особой, французской эмигранткой. О религиозности и добрых делах этой особы ходили слухи по всему Крыму. Но она избегала говорить о своем прошлом; ее же прислуга тайком передавала, что она носила постоянно полосу из оленьей шкуры на теле, на груди, и что она эту полосу не снимала даже сидя в ванной. После ее смерти выяснилось, что этой оленьей шкурой она скрывала обесчестившее ее клеймо на плече, выжженное палачом. Как бы то ни было, в Крыму распространился слух, что усопшая была прославленная де Ла Мотт [4] , печальная героиня истории с ожерельем королевы. Она обитала в зеленом доме, в Кореизе, поместье князя Юсупова, и туристам показывают ее гробницу в Старом Крыму.
4
Жанна Валуа де Ла Мотт была замешана в авантюру, связанную с бриллиантовым ожерельем, обманом полученным у ювелиров якобы для королевы Марии-Антуанетты.
Веве в 1868–1869 гг
В 1868–1869 годах была я вместе с великой княгиней, супругой великого князя Константина в Монтрэ. В то время великие княгини путешествовали не так часто, как теперь. Каждое пребывание их за границей считалось большим событием, о нем писалось в газетах, как будто это представляло общий интерес. Высокие путешественники были окружены большой роскошью, ездили в сопровождении большой свиты, швыряли деньгами. Гофмаршалом, назначенным для сопровождения великой княгини, был финляндский адмирал барон Бойе; кроме того, ее сопровождал врач, доктор Михайлов и пианист Кюндигер. Великая княгиня везла с собою собственный рояль, так как ни на каком другом играть не хотела. Можно себе представить удивление, вызываемое на каждом вокзале этим громоздким предметом. Для прислуживания ей сопутствовало 15 человек. Четыре горничные, из которых главная носила звание камердамы, что равнялось почти фрейлине; она была вдовой лейтенанта. Затем следовали массажистка, камердинер-парикмахер, камердинер-хранитель драгоценностей, два лакея и кавказец, унтер-офицер – полуслуга, полувоспитатель великого князя. У барона Бойе был свой собственный камердинер. Баронессу Роткирх, подругу великой княгини, сопровождала, так же, как и меня, собственная камер-дама.
К особам, бывавшим особенно часто в Монтрэ, в вилле Ришелье у великой княгини, принадлежал Дон Карлос, претендент на испанский престол. Он жил со своей многочисленной свитой на соседней вилле. Свита его состояла из испанских легитимистов под названием «Blancs d’Espagne» [5] . Дон Карлос был тогда очень красив, тип романтического авантюриста. Часто проезжал он мимо нас на своем прекрасном белом коне, в черном плаще, в красном, так идущем к цвету его лица баскийском берете. Он был обыкновенно окружен многими своими единомышленниками, из которых мне были знакомы его капеллан и его учитель фехтования.
5
«Белые испанцы» – политическая организация легитимистов из Испании, обосновавшихся во Франции, поддерживая Карла, претендента на престол Испании (карлисты).
Принц Вильгельм Прусский, ставший впоследствии императором Вильгельмом II, и его брат Генрих провели также осень, вместе со своим воспитателем Гинц-петером и его женой, в Кларансе. Они иногда посещали великую княгиню (которую они называли тетя Санни) и ее двоюродного брата – Вячеслава, но ввиду того, что она была значительно развитее и более успевавшей в науках, чем они, отношения между детьми не были никогда интимными. Принц Вильгельм был очень живым мальчиком, остроумным, всегда готовым на веселую шутку, самоуверенным. Принц Генрих, в противоположность ему, был скромен, застенчив и держался всегда в тени.
В Hotel Monnet, в Веве, было много русских, между прочим, князь Андрей Трубецкой с супругой, урожденной Смирновой, князь и княгиня Шуваловы с детьми, с которыми я часто сходилась; старшая дочь вышла замуж за князя Долгорукова, впоследствии ставшего обер-гофмаршалом двора. Вторая дочь повенчалась с казацким офицером Орловым, сын которого – Иван Орлов – в начале революции был жестоким образом убит казаками. Третья дочь, София, стала женой графа Бенкендорфа, последнего посла в Лондоне. Маленькая Миньона, общая любимица, вышедшая впоследствии замуж за Андрея Бобринского, была тогда очаровательной шестилетней девочкой.
Большим наслаждением было для меня также общение с княгиней Бирон, урожденной княжной Мещерской. Она была чрезвычайно добра ко мне и постоянно приглашала к себе. Великая княгиня, супруга великого князя Константина, была очень дружна с княгиней Бирон, часто с ней виделась и радовалась ее хорошему отношению ко мне.
Я была тогда вся под впечатлением русского романа, обратившего тогда на себя внимание, – «Ледяной дом», в котором описывалось соперничество двух государственных деятелей того времени – чужестранца Бирона и национального героя Волынского.
Я теперь не думаю, чтобы Иоанн Эрнст Бирон был более жестоким, чем его современники. Он был – дитя своего времени, а это было жестокое время. Если костры священной инквизиции пылали во всех городах Испании и Италии, если после столетий культуры в Нюрнберге «железная дева» [6] пробуравливала объятиями своих соотечественников, если прекрасная Франция и веселая Англия управлялись ужасными судами, мудрено ли, что Россия, отставшая на много лет, применяла кнут, семихвостку и червертование? Но тогда я возмущалась Бироном. Я читала, что он желавших его предать украинских делегатов (посланных) велел обратить в ледяные статуи. Их обливали водой в морозную январскую ночь, пока они не обратились в ледяные глыбы. Это контраст к факелам Нерона. Я была в ужасе от этих описаний и представляла себе потомка Иоганна Эрнста Бирона, этого ужасного фаворита императрицы Анны Иоанновны, грубым, жестоким ребенком, и я была почти разочарована при виде маленького Бирона, этого благовоспитанного, нежного мальчика, в черном бархатном костюме, с мягкими чертами симпатичного лица, со всей его изящной внешностью. Он был чрезвычайно привязан к своей матери, был очень хорошо воспитан и приветлив со всеми. Я не могла никак себе представить, что это – отпрыск человека, тиранизировавшего всю Россию, украинцев и жителей Дона. Я была уверена, что этот лоск был только внешним и что я скоро наткнусь на черты варвара. Весь двор великой княгини знал об этих моих предположениях, и, когда я возвращалась от Биронов, меня обыкновенно встречали одними и теми же вопросами: «Ну, как на этот раз с великими психологическими наблюдениями? Укусил ли кого-нибудь молодой Бирон, вставил ли кому-нибудь булавки в сиденье или выколол глаза кошке? Какую жестокость он совершил?»
6
«Железная дева» – орудие пыток.