Мемурашки
Шрифт:
Я не пытаюсь кричать или защищаться, мною овладело ощущение ирреальной жертвенности. Должно быть, с таким же чувством восходил на костёр Джордано Бруно. Я прав, но бьют меня правильно. Так мне и надо.
Должно быть, меня всё же отняли у одногруппников, и вот – следующее воспоминание того же дня: я стою возле мамы, а воспитательница, хлюпая голосом, причитает:
– Только пошли гулять, как ваш Слава споткнулся – и с лестницы, по ступенькам, лицом!.. Видите, весь побитый… я так виновата, так виновата! Не углядела, а он с лестницы упал!
Я киваю головой,
Примерно через год я столкнулся с высшей мерой социальной защиты ещё раз. Двадцать пятого февраля 1956 года Никита Сергеевич Хрущёв прочёл на ХХ съезде доклад «О культе личности и его последствиях». В наш детский сад эхо этого события докатилось в виде сенсационного известия, выдержанного в духе сталинской шпиономании: «А Сталин – шпион!»
Послушав подобные речи, я раскинул умищем и твёрдо объявил, что это неправда. «Если бы Сталин был шпион, он приказал бы нам всем быть за немцев!»
Возражение, как видим, тоже вполне в духе сталинского тоталитаризма, однако оно не совпадало с мнением большинства. «В мои лета не должно сметь своё суждение иметь», а я вот посмел.
Вновь, не возразив ни слова, меня уложили на пол и принялись топтать. Ничего не попишешь, однообразие приёмов объясняется единообразием воспитания. Каковы времена, таково и общество… топталитарное.
Впрочем, на этот раз меня отняли у коллектива в ту же секунду, но я до сих пор не знаю, сработало ли воспоминание о былых неприятностях или же меня спасло грозное имя товарища Сталина.
Как появились люди
(научно-фантастический рассказ)
Сидим с братом под столом и обсуждаем важную проблему, откуда взялись люди. Мы с братом появились от папы и мамы, другие люди от своих пап и мам. А самые первые люди – откуда?
– От обезьяны, – говорит учёный брат. Конечно, Саша старше меня на год и три месяца без двух дней и знает множество умных вещей.
– А обезьяна откуда?
– От своей обезьяньей мамы.
– А самые первые обезьяньи мама и папа?
– От кого-нибудь ещё.
– А самые первые кто-нибудь ещё?
Некоторое время мы сидим молча, затем я со стихийной философичностью применяю принцип Оккама и отсекаю эволюционную теорию напрочь.
– Нет, первые люди появились сами по себе. Просто появились – и всё. А как появились – никто не знает, потому что до этого людей не было и никто этого не видел.
Такое отношение к мирозданию называется агностицизмом, и брат решительно не согласен с подобной постановкой вопроса:
– Что же, все люди от одного человека произошли? Надо от папы и мамы. А когда второй человек будет появляться – первый увидит.
– Он в это время слова придумывал, – говорю я, утверждая важность вопросов языкознания для развития человеческой цивилизации.
– Двух человек всё равно мало. Там, наверное, ещё кто-то появился сам по себе.
Это уже называется законами диалектики, переходом количества в качество.
– Может, и появился. Только первый человек в это время второго словам учил, вот они ничего и не видали.
Обучение важнее знания. Ян Коменский был бы доволен таким выводом.
– Но ведь потом ещё кто-нибудь появится сам по себе, и люди увидят.
Это уже скептицизм чистейшей воды. Отсюда один шаг до учения киников.
– Нет, – пресекаю я развитие философии, – потом людей было уже много и они сами по себе больше не появлялись, а только от пап и мам.
Что это, принцип Ле-Шателье, применённый к популяционным процессам, или одно из основных положений теории Опарина, гласящее, что развитие жизни уничтожает условия, при которых жизнь может возникнуть? Вопрос спорный. Главное, что отныне мы с братом точно знаем, как появились люди.
Таблица умножения
(театр абсурда)
Детский сад на даче. Дети гуляют, а я, как всегда, маюсь со шнурками. Со второго этажа сбегает дочка воспитательницы Оля. Это совсем большая девочка, она уже школьница, окончила первый класс.
И вдруг Оля останавливается напротив меня, приподнимает мне пальцем подбородок и пристально смотрит в глаза. Я стыну, изнывая от неведомой тоски.
– А ты знаешь, – падает вопрос, – что пятью пять – двадцать пять?
– Не-е…
– Знай.
С тех пор я это знаю.
Убить бобра
(героическое фэнтези)
И вновь детский сад на даче. Гуляем на зелёной, поросшей травой лужайке. Слева лужайка ограничена рядом молодых берёз. Белые стволы с чёрными крапинками стоят так плотно, что образуют подобие забора без единой щёлочки. И из-за этого забора доносится раскатистое рычание. И никто: ни дети, ни воспитательница, не обращают на него внимания.
Медленно иду вдоль берёзового забора, выискивая хоть какую-нибудь щель и вдруг прямо перед собой вижу проход. За ним – второй ряд сросшихся берёз, так что получается коридор с зелёным лиственным потолком. Удивительно нарядная картина! Я иду этим коридором и за очередным поворотом обнаруживаю круглую площадку. Она совсем рядом с нашей лужайкой, от детей и воспитательницы меня отделяет только ряд белых стволов, отсюда я слышу их голоса, заглушаемые рычанием. А на площадке, повернувшись ко мне спиной, сидит здоровенный бобёр. Он, громко рыча, грызёт кость: судя по всему – человеческую лопатку.
Я в панике. Убегать нельзя, зверь мигом заметит меня и сожрёт. И добро бы только меня, но ведь и всех детей, и воспитательницу тоже. Единственный достойный поступок – нападать.
Я бросаюсь на бобра, стараясь придавить к земле, бью кулаками. Бобёр неожиданно легко изворачивается, выскальзывает из-под меня, вспрыгивает мне на спину и кусает как раз между лопаток.
Я оказываюсь дома, в городе, на Зверинской улице. Болит укушенная спина. Я пытаюсь рассказать всё маме, хотя взрослые очень не любят, если я рассказываю такие вещи. Мама говорит, что это сон.