Меншиков
Шрифт:
У барона был верный нюх. Его он не подвел и на этот раз. Остерман правильно рассудил, что перевес сил на стороне Меншикова, и не скупился на советы, помогавшие князю добиться успеха. В течение двух недель, предшествовавших смерти Екатерины, Меншиков встречался с ним семь раз. Насколько светлейший нуждался в советах барона, можно судить хотя бы по тому, что четыре из семи свиданий состоялись не у Меншикова, а у Остермана: Меншиков снизошел до того, что сам наносил визиты.
Ведя конфиденциальные разговоры с Остерманом, Меншиков пристально следил за состоянием здоровья императрицы. Смертельно больную Екатерину он навещал по нескольку раз в день. 24 апреля 1727 года императрице стало легче, и Меншиков успел подсунуть ей указ о создании следственной комиссии над Девиером, выступавшим против
310
РГАДА, Госархив, Разряд XI, д. 53, ч. 6, л. 56.
Саксонский посол Лефорт при описании этого события сообщает любопытную подробность: «К Девиеру, находившемуся в покоях дворца, явился караульный капитан и, объявив ему арест, потребовал от него шпагу. Девиер, показывая вид, что отдает шпагу, вынимает ее с намерением заколоть князя Меншикова, стоявшего сзади его, но удар был отведен». [311]
5 мая у императрицы началась агония. Во всяком случае, в этот день светлейший был срочно вызван в покои императрицы, а следующий весь день он безотлучно находился при умиравшей. В минуту, когда к ней вернулось сознание, она санкционировала наказание привлеченных к следствию. Девиер и Толстой лишались чинов и имений и подлежали ссылке, первый – в Сибирь, второй – в Соловецкий монастырь. Лишенного чинов Бутурлина сослали в дальнюю деревню. Понесли наказание и прочие участники разговоров.
311
Сб. РИО. СПб., 1868. Т. 3. С. 471.
Расправа с Толстым, Бутурлиным, Девиером и Скорняковым-Писаревым принадлежит едва ли не к самым значительным промахам Александра Даниловича. На первый взгляд может показаться, что, отправив противников в ссылку, светлейший укрепил свое положение, ибо соперники сметены и он без помех мог осуществить мечту жизни. В действительности Меншиков не укрепил, а ослабил свои позиции, так как ссылкой недавних союзников он создал вокруг себя вакуум – ему теперь не на кого было опереться, и он остался наедине с Остерманом, состязаться с которым в умении плести интриги ему недоставало ни ловкости, ни характера.
В состряпанном следствии по делу Девиера – Толстого явственно виден почерк коварного Остермана. В самом деле, в начале расследования к делу был привлечен один Девиер, причем против него выдвинули обвинения, ничего общего не имевшие с теми, которые были предъявлены ему несколько позже. Вопросы, заданные Девиеру в первый день следствия, 28 апреля 1727 года, касались нарушения придворного этикета. В те часы 16 апреля, когда в болезни императрицы наступил кризис и лица всех присутствовавших во дворце должны были выражать скорбь по поводу приближавшейся развязки, Девиер демонстрировал веселое расположение духа и изволил шутить и проявлять фамильярность по отношению к лицам царской фамилии.
По некоторым пунктам Девиер оправдался, по другим признал свою бестактность, от прямого ответа на третьи уклонился. Все это, однако, не имело ровным счетом никакого значения, ибо судьи, отправившиеся с докладом к императрице о том, как Девиер ответил на тринадцать заданных ему вопросов, возвратились с именным указом, пока еще устным, направившим следствие совсем по иному руслу. От Антона Девиера требовалось, «чтоб он по христианской и присяжной должности объявил всех, которые с ним сообщники в известных причинах и делах, и к кому он ездил и советовал […] А ежели не объявит, то ево пытать». В тот же день следователи получили письменный указ, подтверждавший их право на пытку: «А ежели он всех не объявит, то следовать розыском немедленно».
Что скрывалось за таинственными словами о каких-то «сообщниках», о каких «причинах и делах» шла речь?
У читателя, знакомящегося с делопроизводством следственной комиссии, недоумение продолжается ровно столько, сколько понадобится времени, чтобы ознакомиться с содержанием вопросов и ответов на них, вытянутых у Девиера под пыткой. Из вопросов и ответов явствует, что следователей более не интересовало поведение Девиера 16 апреля: они сосредоточили внимание на протестах как его самого, так и его собеседников против матримониальных планов Меншикова.
Дыба развязала Девиеру язык, и он назвал фамилии своих собеседников. В сети, расставленные Меншиковым, действия которого направлял Остерман, попалась и самая крупная рыба – Петр Андреевич Толстой, ради которого, похоже, было затеяно все дело. [312]
Внешне будто бы торжествовал победу Александр Данилович – противники его брачных планов сметены. В действительности победу праздновал Остерман, совершивший еще один шаг к вершине власти, но в этой его победе Александр Данилович убедился с большим опозданием, а именно несколько месяцев спустя, когда по осеннему бездорожью ехал в ссылку.
312
Ковалевский Е.П. Указ. соч.; Павленко Н.И. Петр Андреевич Толстой // Птенцы гнезда Петрова. М., 1984. С. 202–232.
Время с 6 мая, когда в субботний день скончалась Екатерина, по понедельник 19 июня 1727 года, когда светлейший тяжело заболел, можно назвать временем радужных надежд. Все у Меншикова получалось наилучшим образом – его планы осуществлялись с удивительной легкостью и последовательностью. Он уже видел себя правителем государства при малолетнем императоре и был уверен, что он вот-вот доберется до вершины земной славы и богатства.
В воскресенье 7 мая секретарь Верховного тайного совета в присутствии высших чинов страны огласил тестамент (завещание) Екатерины, объявлявший наследником трона Петра II.
По ступенькам власти Меншиков взбирался как бы играючи. Настало наконец время, когда можно было осуществить все планы. Но, удивительное дело, государственной мудрости в действиях и поступках светлейшего мы не обнаруживаем. Быть может, ум его был истощен настолько, что уже не в состоянии был охватить весь круг забот, связанных с властью, или осуществление своих замыслов он откладывал до оформления брачных уз дочери.
Как бы там ни было, но все планы и помыслы князя сводились прежде всего к удовлетворению ненасытного честолюбия. Побуждаемый этой страстью, он радел не столько об «общем благе» – мифическом понятии, которым пестрело законодательство петровского времени, сколько о благе личном и благе своей семьи и родственников. Милости сыпались как из рога изобилия. Он действовал так, будто все чины, звания и ордена государства были изобретены для Меншиковых. Ему мало было чина генерал-фельдмаршала, и он росчерком пера детской руки Петра II получил чин генералиссимуса. Пожалование это сопровождалось фарсом, сценарий которого составлялся не без участия Меншикова. Петр II зашел в покои Меншикова и, по словам саксонского посла Лефорта, заявил: «Я уничтожил фельдмаршала!»
«Эти слова, – продолжал Лефорт, – привели всех в недоумение, но, чтобы положить конец всем сомнениям, он показал бумагу князю Меншикову, подписанную его рукой, где он назначал Меншикова своим генералиссимусом». [313]
В морских сражениях светлейший не участвовал, за исключением памятного захвата двух шведских кораблей еще в 1703 году. За этот подвиг и за участие в строительстве флота он имел чин вице-адмирала. На второй день после смерти Екатерины светлейший стал полным адмиралом.
313
Сб. РИО. Т. 3. С. 473.