Меншиков
Шрифт:
В Париже Арсеньев пробыл около года и главную задачу видел в том, чтобы выколачивать у Меншикова деньги на свое содержание и обучение. В Голландии он жил у Куракина, что освобождало его от расходов на квартиру, стол, дрова и прочие «домовые нужды». В этих условиях он сводил концы с концами, но лишними деньгами не располагал. Живя в Париже, шурин Александра Даниловича оказался в затруднении. На присылаемые ему деньги в столице Франции, «ежели ездить ко двору для обхождения придворного, мне невозможно и думать, ибо при дворе смотрят на екипаж, а без того ни на что не поглядят». Поэтому письма Арсеньева из Парижа за апрель—июль 1719 года полны просьб о прибавке ему денег на содержание. Прижимистый Данилыч хотя и переслал Ивану Арсеньеву дополнительно тысячу, но сопроводил это щедрой дозой сентенций: деньги
402
Там же, д. 54, л. 11; д. 106, л. 188; д. 130, л. 155.
В 1720 году переписка обрывается – в этом году шурин, находясь не в Париже, а уже в Берлине, сообщил, что едет домой.
Заботы князя о судьбе шурина на этом не прекращаются. Он был пристроен ко двору Екатерины, причем на этот раз шефство над ним светлейший просил взять Виллима Монса.
Первые шаги Ивана Михайловича при дворе доставили князю удовлетворение. Он благодарил шурина в письме от 22 марта 1723 года «за поднос» Екатерине «из саду нашего цветов и протчаго» и рекомендовал ему «впредь, какие в нашем саду будут спелы цветы, редис, огурцы и протчие новины, взяв из оных, поднесите ее величеству». Ясно, что цветы и ранние овощи выращены в княжеских оранжереях и теплицах. [403]
403
Там же, д. 191, л. 73, 115.
Еще один шурин Меншикова – Василий Арсеньев подвизался на военно-морской службе. Его тоже опекал Александр Данилович. В 1716 году он ходатайствовал перед царем о повышении его чином. В следующем году Василий Арсеньев нес службу на флоте и в мае-июне крейсировал в поисках шведских каперов на корабле «Полтава». Два с лишним месяца русские корабли безуспешно искали встречи с неприятелем. Наконец 19 июля им посчастливилось обнаружить шведский галиот. Сначала за ним гонялись, пытались настичь, чтобы взять на абордаж, но внезапно утих ветер, паруса беспомощно обвисли, и капитан «Полтавы» отправил шлюпку с матросами во главе с Василием Арсеньевым, чтобы овладеть галиотом. Капитан неприятельского судна, не видя спасения, посадил его на мель, а экипаж высадил на берег.
В то время как команда Арсеньева снимала пушки с трофейного галиота, к нему приблизилась шлюпка во главе с поручиком с другого русского корабля, который, как писал Арсеньев, «спор начел, бутто им оный галиот надлежал, и начел ис каюта выбирать и не работать, чтобы как облехчить оный галиот и снять с мели».
Пребывание Арсеньева и его команды на галиоте прервал срочный вызов на «Полтаву», тоже оказавшуюся в беде – корабль сел на камень. Попытка поджечь шведский галиот поручиком, претендовавшим на получение добычи, не увенчалась успехом, и галиотом в конце концов овладели шведы. «Кригсрехт» – военный суд – оправдал действия Арсеньева и признал виновным командира фрегата и его поручика. Первый был отрешен от должности, а второй – «без апшида отпущен». В следующем году Василий Арсеньев продолжал службу на флоте, на этот раз в должности командира фрегата «Сант Яков». Последнее по времени упоминание имени Василия Арсеньева относится к 1720 году, причем источник зарегистрировал его не на флоте, а в доме Меншикова. [404]
404
Там же, д. 360, л. 3, 7, 8, 13–16.
Третий представитель мужского клана Арсеньевых, Аникей Арсеньев, видимо, был дальним родственником Дарьи Михайловны и поэтому не пользовался такими же знаками внимания и заботой, как ее братья. Уже сам факт пребывания капитана Аникея Арсеньева в гарнизоне Черного Яра, в глубокой провинции, а не в гвардейском полку, в столице, свидетельствует о том, что на него не простиралась княжеская протекция. В 1719 году он обратился к Александру Даниловичу с просьбой вытащить его из дыры, где он не только прозябал, но и подвергался опасностям. К Черному Яру, жаловался он князю, бывает «приход кубанских татар и воровских людей часто». Нынешним летом, например, во время очередного нападения «скоцкой табун отогнан и пастухов в полон взяли». [405] Откликнулся ли на призыв о помощи светлейший – мы не знаем, равно как не знаем о дальнейшей судьбе Аникея Арсеньева.
405
Там же, д. 358, л. 1.
Положение детей в семье князя тоже заслуживает внимания, ибо отношение к ним характеризует общий климат, царивший в доме, приемы воспитания подраставшего поколения, а также дает представление об облике сыновей и дочерей, шедших на смену родителям.
Меншиков прижил с Дарьей Михайловной семерых детей: трех сыновей – Луку-Петра, Самсона и Александра, из которых остался в живых только Александр, и четырех дочерей – Марию, Александру, Варвару и Екатерину. Две последние дочери тоже умерли в детстве. Даже в княжеской семье, где условия жизни и уход были отменными, детская смертность, как видим, достигала высокого уровня.
Старшей среди выживших детей Меншикова была Мария, родившаяся в 1711 году. Александра Меншикова родилась годом позже, а единственный сын Александр появился на свет в 1714 году.
В отношениях родителей к детям прослеживаются два этапа: первый из них относится к раннему детству, когда супруги более всего были озабочены состоянием их здоровья и руководствовались лишь страхом, как бы ребенок не подхватил оспы. Оснований для тревог было немало, ибо оба сына – первенец Лука-Петр и родившийся вслед за ним Самсон – умерли в грудном возрасте.
В семье князя был заведен порядок, при котором малолетние дети, само собою разумеется не умевшие грамоте, обменивались письмами как между собой, так и с родителями. Письма за младенцев писали взрослые, они же отправляли и подарки от их имени. Так, Мария в сентябре 1712 года подарила «батюшке», «матушке» и «тетушке» по ленточке на нагрудные кресты, сообщив при этом, что «у себя имею шесть зубков и учюсь ходить». К февралю следующего года в обучении ходьбе она преуспела еще больше: «имею при ходьбе свободность». В этом же письме Мария поздравила родителей с рождением сестры своей Александры, которой отправила в подарок комплекты детского белья. [406]
406
Там же, д. 1174, л. 2, 6, 7.
Лица, сочинявшие письма от имени детей, пытались вызвать у родителей чувство умиления: к примеру, они сообщали летом 1713 года о посещении княжеского дворца царем и царицей. Во время их визита «я, – писала Мария, – по отеческому благословению при музыке танцовала, что было зело угодно их величествам».
К сожалению, в нашем распоряжении имеется лишь несколько десятков писем родителей к детям и детей к родителям. Этого слишком мало, чтобы получить достаточное представление о воспитании княжеских отпрысков. Мы не знаем, например, какими педагогическими истинами руководствовался Александр Данилович. Прибегал ли он к розгам, усмирял ли он строптивость другими наказаниями или ограничивался ролью моралиста, внушавшего, что надо проявлять трудолюбие, ибо леность и безделье первопричина всех пороков.
Не знаем мы также и о том, какими способностями были наделены дети, к какому поприщу родители готовили единственного сына – придворному, военному, дипломатическому, административному. О характере Александра нам известно не более, чем о характере его сестер Марии и Александры. Неизвестно и то, с кем из сверстников общались дети, кто был их наставником по части наук, с жадностью или, наоборот, с прохладцей они их усваивали, какими способностями были наделены. Единственное, что можно сказать с уверенностью, так это то, что Александр был бледной тенью своего родителя-самородка.