Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]

Колесов Михаил Семенович

Молодежь поселка, выросшая, в большинстве своем, без отцов и старших братьев, унаследовала от них «партизанский» характер. Поэтому с «бежицкими» не рисковали связываться ни «блатные», ни милиция. Однажды, мы с заводскими ребятами зашли субботним вечером в станционный буфет. Посидели, выпили и вышли на перрон «подышать свежим воздухом» на лавочке. К нам подошли двое молодых милиционера и решили над нами, по обыкновению, покуражиться. Но когда они в ходе короткого разговора поняли, что один из нас «бежицкий», моментально ретировались…

Подходя к своей улице имени наркома здравоохранения Семашко, я

перебираю в голове, что у меня дома есть из продуктов: суповой и кашевый концентраты, банка рыбных консервов, немного картошки и, может быть, еще остался хлеб. О хлебе я вспоминаю, когда прохожу мимо нашего хлебного ларька, где уже началась раздача хлеба (по одной буханке в руки). Очередь у ларька большая, люди начали занимать её ещё с пяти часов утра. Становиться в очередь сейчас бесполезно, хлеба, все равно, уже не достанется. На деревянной стенке ларька кем–то гвоздем прибит батон отрубного хлеба с запиской: «Спасибо, дорогой Никита Сергеевич!» Эта бумажка с батоном висит уже несколько дней, никто ее не срывает.

Я подхожу к дому, где живу у своего родного дяди, младшего брата моей матери. Это — добротный кирпичный дом из нескольких комнат на высоком фундаменте. Здесь дядя Иван живет со своей женой, двумя маленькими дочками–погодками и тещей. Он работает шофером «дальних рейсов», дома бывает редко. Сегодня он должен приехать.

Открыв калитку железных ворот, я поднимаюсь на крыльцо, и вхожу в дом.

— Доброе утро, — говорю я находящейся в комнате тёте Анне, которая старше меня всего на семь лет. Анна — жизнерадостная молодая женщина, «в теле», как принято о таких говорить, и всегда с румянцем на круглом лице.

— Привет, — отвечает она. — Как дела? Устал? Проходи. Мы только что позавтракали. Осталось немного жареной картошки. Я тебе принесу.

Я прохожу в свою «комнату», которая представляет собой бывшую кладовку, примыкающую к кухне. В ней помещается только моя железная кровать и стул, который заменяет мне стол. Под потолком — небольшое оконце размером с форточку, с потолка свисает голая лампочка, которую надо выключать, выкручивая её из патрона. Вещи свои я храню в чемодане под кроватью.

Я снимаю пальто и вместе с шапкой вешаю на вбитый в дверь гвоздь. Сажусь на кровать. В это время в комнату входят мои сестрички — Ленка и Людка, одной — пять, другой — четыре года. Ленка несет тарелку с картошкой, на тарелке лежит солёный огурец и ломтик хлеба. Маленькая Людка осторожно несёт эмалированную кружку с чаем. Все это я ставлю на стул. Девчонки рассаживаются на кровать рядом со мной с обеих сторон. Картошка уже холодная, но мне все равно. Я начинаю есть. Девчонки болтают, перебивая друг друга, о домашних новостях. Я стараюсь их не слушать. Я хочу спать!

— Я выйду сейчас на рынок, потом пройду по магазинам, — слышу я голос тети. — Ты присмотри за девчонками.

— А что Марья Семёновна? — безнадежно спрашиваю я, понимая, что это неизбежная плата за картошку и соленый огурец. — Я спать хочу.

— Ну, так ты отдыхай. Девчонки тихонечко поиграют рядом. А мама неважно себя чувствует и отдыхает в своей комнате. Пусть девочки её не беспокоят.

Входная дверь захлопывается. Тут же девчонки приходят в неудержимое веселье. После того, как они относят посуду на кухню, и я ложусь, не раздеваясь, на кровать,

они залезают ко мне и начинают меня тормошить. Выгнать их из своей «комнаты» я не могу, тогда они разбудят бабушку. Ей — лет пятьдесят, может быть, больше. Ее муж ещё с войны покоится на «бежицком» кладбище. Но в какой его части, я не знаю, потому что никогда с ними туда не ходил. При мне его имя в доме не вспоминают. Она побаивается своего зятя, но без него чувствует себя полной хозяйкой в доме, при этом почти ничего не делая. Она всегда «нездорова», хотя это ей не мешает регулярно прикладываться к какой–нибудь из её бесчисленных «настоек». Поэтому по утрам она всегда долго «отдыхает». И в это время в доме должен быть покой…

Так я мучаюсь часа два, то, впадая в сон, то, просыпаясь оттого, что кто–то из девчонок залезает на меня, а другая щекочет мне ступни ног. Или что–нибудь в этом роде.

Наконец, приходит Анна. Девчонки переключаются на неё.

— Ну что отдохнул? — с порога спрашивает она. — Тогда сходи за водой и наколи дров.

— Да я дров вчера наколол, — пытаюсь я сопротивляться.

— Ты же знаешь, сегодня Ваня приезжает, ему надо будет помыться. А для котла нужно много дров, — говорит она и проходит на кухню.

В печь Иван вделал большой котёл, который используется в «банные» дни. Для этого на кухне стоит ванна. В обычные дни этот котел подтапливает комнаты, где установлены чугунные батареи. Водопровода в доме нет. Его только ещё подводят к нашей улице. Поэтому я ежедневно таскаю воду от старого колодца, который находится в конце улицы. Есть у меня и другие обязанности по дому…

Я понимаю, что уже «отдохнул». Впрочем, так — почти каждый день. Сегодня ещё хорошо, что Анна не на работе. Иначе девчонки «висели» бы на мне весь день. Я снимаю с вешалки у двери ватник, беру два больших оцинкованных ведра, коромысло и выхожу на улицу.

На улице ярко светит солнце. Оно отражается на сугробах ослепительно белого снега. Несмотря на мороз, мне на минуту кажется, что я вновь у себя дома, в Крыму, где живут мои родители и младший брат. Недавно я получил от них письмо. Мать пишет, что отец собирается на несколько дней приехать, посмотреть, как я здесь живу. Я им напишу, что бы он сюда не приезжал. Отец, конечно, обидится. Но так лучше, потому что, если он увидит, как я действительно здесь живу у родственников, то нетрудно догадаться, что он меня отсюда немедленно заберёт. Но что делать дома? Работы в поселке для меня нет. Сидеть на шее у отца, который со своей мизерной офицерской пенсией хватается за любую работу, чтобы удержать от нищеты семью, я себе позволить не могу. Поэтому надо держаться здесь. Других вариантов нет…

Я ставлю принесённые ведра на скамейку у кухонной плиты и спускаюсь во двор. Захожу в сарай, где в углу возится уже подросший кабан, предназначенный к закланию на «Старый Новый год». Беру топор и колун. Колоть дрова я научился ещё в детстве, когда мы жили в дальневосточных гарнизонах. Мне даже нравилось это занятие. Сейчас оно хорошо разгоняет сон. Впрочем, как и вчера и позавчера, как и в другие дни. Дело привычное. Колода прочная, удобная. Дрова сухие. Их завозит сам дядя Ваня. Из последнего рейса он забросил великолепную большую ёлку прямо из леса, которая, украшенная, ждёт его в «гостиной».