Мент
Шрифт:
Сашка остолбенел, а Сухоручко коротко и зло выматерился. Из кухни доносились всхлипывания и чей-то голос. Не понять — мужской или женский. Но испуганный, на грани истерики… Пахло валерьянкой. Рядом что-то ослепительно вспыхнуло, и только тогда Зверев заметил присутствие в комнате еще трех человек.
— Прокуратуре — привет, — услышал он негромкий голос Сухоручко.
— Здорово, Михалыч, — ответил очкастый мужик. — Погоди, я вот сейчас…
Толстяк вытащил из кармана ингалятор, вставил в рот, нажал на донышко. Снова сработала вспышка — фотограф снял детский
— Фу… отпустило, — сказал толстяк, убирая яркий импортный ингалятор.
Сашка как завороженный смотрел на тельце в школьной форме, на ноги без тапочек, в серых носках. За спиной бубнили голоса… кто нашел?… бабушка. Родителям позвонили, скоро будут… а мотив?… Железный — две двойки в четверти!… Ах, дурак, дурак… родители обещали велосипед, если не будет двоек… ах, дурак! Записку оставил?… да, вон лежит на подоконнике…
— Можно снимать, — сказал эксперт, убирая фотоаппарат в футляр.
— Давай, Саня, снимем, — произнес Сухоручко и, приблизившись к маленькому самоубийце, достал из кармана выкидной нож.
— Держи тело, — сказал он Сашке.
— Кто? Я?
— Нет, я, — зло ответил Сухоручко и взялся одной рукой за веревку. Сашка обхватил мертвое тельце. Лицо оказалось прямо напротив Сашкиного лица.
…Он едва не выпустил тело из рук, когда оно неожиданно обрело вес. Это было нереально, неправдоподобно и страшно.
— На диван, — скомандовал толстяк, и Сашка послушно понес тело на диван. Он шел, нес чудовищно тяжелую ношу, и обрезанный кусок бельевой веревки болтался… и было страшно… Ну, что — ты нашел работу, которая тебе по душе?… Он шел. А до дивана было очень далеко. Но все-таки он дошел, хотя до дивана с веселеньким покрывалом было очень далеко. Он опустил тело, и хвост веревки, перерезанный сталью самодельного зэковского ножа, лег на паркет. Что-то в этой смерти было подлое, противоестественное.
Эксперт поднял с пола картину в дешевой рамке. На обратной стороне желтел ярлык. Сашка всмотрелся в типографский шрифт и прочитал: «Жан Огюст Доминик Энгр. „Золотой век“. Типография изд-ва „Советский художник“. Москва, Ленская ул. 28. ц. 9 руб. 40 коп»…
Как они с Сухоручко обходили квартиры соседей, он почти не помнил… двери, лица, испуганные голоса, любопытные голоса…
— Вот, Санек, херня какая, — сказал Сухоручко на улице. — И семья нормальная. Не алкаши, ничего такого… а вот! Беда.
— Золотой век, — сказал Зверев.
— Что?
— Нет… ничего. Просто — золотой век. Цэ девять руб сорок коп.
— Ты как, в порядке?
Смеркалось, в незамерзшей Фонтанке плавали утки. Мимо бесконечным потоком шли люди. На блестящем паркете лежал хвост обрезанной веревки. Значит, говоришь, нашел себе работу по душе?
— Эй, Саня, ты в порядке?
— Да, Михалыч, я в порядке.
— Ты… это… в голову не бери. Не бери в голову — быстро, брат, перегоришь. Пойдем-ка зайдем в «Щель». Негоже, конечно, в рабочее время… да ладно, не съедят, поди. Как?
— Пойдем,
— Вот и лады, — ответил опер, сунул в рот болгарскую сигарету и отвернулся, прикуривая.
— Тормози. Головой не крути.
— Что? — не понял Сашка.
— Башкой не крути, стой на месте, — тихо повторил Сухоручко. — Прикурить мы остановились, понял?
Сашка ничего не понял, но кивнул головой и остановился. И снова услышал голос капитана:
— Щипачи… двое, слева. Один в собачьей шапке. Только что передал другому кошелек. Видишь?
Мимо них прошли двое молодых мужиков — один в большой меховой шапке и серой куртке. Второй в черной вязаной шапочке.
— Да, вижу. А почему…
— Хорошо бы их пощупать, Саня… ты как? Сашка кивнул. Он снова посмотрел на карманников… эти двое ничем не выделялись из потока людей. Они шли, негромко перебрасываясь фразами. Неужели действительно воры?… Впрочем, Сухоручко можно верить — глаз у него наметанный.
— Лады, — сказал опер. — Тогда берем. Ты вперед не суйся — всякое бывает. Но смотри внимательно… если что — бей куда ни попадя. Понял?
Сухоручко внимательно посмотрел на Сашку сбоку. Что-то было во взгляде… не понять. Зверев, разумеется, не знал, что даже пустяковое (на взгляд дилетанта) задержание может быть чревато самыми непредсказуемыми последствиями. Он не знал, что щипачи довольно часто оказывают ожесточенное сопротивление. Он еще ничего этого не знал… Сухоручко выплюнул на асфальт сигарету и коротко сказал:
— Пошли, Саша… познакомимся. Контролируй левого.
Капитан резво двинулся вперед. Зверев — с секундным замешательством — тоже. Схватки он не боялся. Собственно, даже и мысли такой не было. Борец — КМС… чего бояться-то?
— Уголовный розыск, — сказал Сухоручко, хватая за локоть мужика в меховой шапке. — Не дергайся, в гербарий положу.
И слова, и интонации опера звучали очень убедительно. Зверев подумал, что если бы этот невзрачный мужичок с невыразительным лицом обратился так к нему, Александру Звереву, он бы поверил. Он бы и не подумал дергаться.
— Пошел на хер, — выдохнул в лицо оперу вор и попытался вырваться.
— Саша! — повелительно произнес Сухоручко. Зверев еще не понял, что именно ему нужно делать, а второй вор уже резко выбросил вперед руку с чем-то маленьким, тускло-блестящим, ОПАСНЫМ. Зверев не успел ее перехватить… Брызнула кровь.
— Е-о! — вскрикнул капитан. Тот, что был в меховой шапке, вырвался и свободной уже рукой швырнул на проезжую часть Невского большой темный предмет. Кошелек, догадался Зверев. Капитан Сухоручко зажимал лицо правой рукой. Из-под ладони на шарф текла кровь. В сумерках она казалась черной.
— Михалыч! — выкрикнул Сашка. — Михалыч, ты что?
Он растерянно посмотрел по сторонам. Шарахнулись в стороны прохожие. Застыли поднятые на дыбы кони на Аничковом. Черная, как вода Фонтанки, кровь текла из-под ладони Сухоручко на старенький клетчатый шарф. Двое убегали по Невскому в сторону Гостиного. Зверев вдруг почувствовал острую ненависть к ЭТИМ.