Ментовская работа
Шрифт:
Чудовищная физическая сила, нечувствительность к боли, не исключающая вменяемости сексуальная психопатия с садистской окраской. Каждое преступление он называл «свадьбой». Сначала долго и тщательно выбирал «невесту». Абы кто на эту роль не подходил — претендентка должна была чем-то выделяться из общей массы. Актриса местного театра, манекенщица Дома моделей, победительница конкурса красоты, стюардесса… Или просто симпатичная общественница, имевшая несчастье попасть на газетный фотоснимок.
Фотография была обязательна для ритуала «помолвки». Удав вырезал их из журнала, снимал с Досок почета, портрет актрисы выкрал прямо из фойе театра. Если готовый
«Помолвка» проходила с цветами, конфетами и шампанским. Кадиев в черном костюме, со строгим галстуком и цветком в петлице поднимал хрустальный фужер, чокаясь с бокалом, стоящим напротив, рядом с портретом «невесты». Дождавшись щелчка автоспуска закрепленного в штативе фотоаппарата, он символически пригублял бокал и выливал шампанское в раковину. Спиртного Кадиев не употреблял, не курил и всю жизнь усиленно занимался спортом. Имел первый разряд по тяжелой атлетике, был кандидатом в мастера по боксу и дзюдо, хорошо владел карате. В толстом альбоме имелась полная подборка фотографий, запечатлевших его спортивные достижения. В другом, потоньше, были собраны снимки «невест» и сцены «помолвок».
Работал Кадиев на стройке. Характеризовался положительно, особо отмечалось увлечение спортом и фотографией. Товарищей у него не было, ребята из бригады объясняли это крайней замкнутостью и нелюдимостью. Некоторые побаивались могучего такелажника: мол, чувствуется в нем что-то дикое, дурное, опасное… А факты? Нет, ничего конкретного…
После «помолвки» Удав готовился к «свадьбе». К этому времени он успевал изучить образ жизни «невесты», ее маршруты, привычки, круг общения. Если она жила одна — намечал пути проникновения в дом, если нет — подбирал подходящий сарай, чердак, подвал, открывал замки, смазывал петли, приделывал изнутри задвижку, оборудовал «брачное ложе».
В выбранный день надевал неприметную спортивную одежду, брал дорогой японский «Никон» со встроенной фотовспышкой, обильно прыскался душистым одеколоном. Действовал всегда одинаково: молниеносное нападение, парализация воли жертвы и изнасилование с медленным удушением. Если все проходило как задумано, он фотографировал последствия «свадьбы» и, умиротворенный, возвращался домой, где подробно записывал в дневник происшедшие события. Если что-то не получалось так, как он хотел, Удав приходил в ярость и совершал нападения на первых попавшихся женщин. В этих случаях снимков он не делал, но в дневник скрупулезно заносил свои чувства и переживания.
Маньяк безумствовал почти три года. За ним остались восемнадцать трупов в разных городах страны. Расстояния Удава не останавливали: взяв отпуск, он мог вылететь на «свадьбу» за тысячи километров. По стране ходили пугающие слухи, деяния садиста многократно преувеличивались, молва довела число задушенных до нескольких сотен. Некоторые слухи имели под собой реальную почву. Удав действительно провел «помолвку» с известной певицей, выследил ее, но довести замысел до конца не сумел: певица не оставалась одна, а вскоре уехала на гастроли за рубеж. Между тем сотни тысяч поклонников «похоронили» и оплакали своего кумира.
Слухи распространялись с огромной скоростью. Волны паники охватывали города, районы, даже целые республики.
Сообщение о задержании Удава напечатали центральные и местные газеты, подробности передали
В подобном исходе сомневался, пожалуй, только один — сам Удав. Держался он дерзко, вину не признавал, презрительно слушал показания экспертов и криво улыбался. Когда суд осматривал фотографии «помолвок» и «свадеб» и председательствующую Герасимову — строгую сорокалетнюю женщину, известную своей чопорностью и официальностью, передергивало от отвращения. Кадиев самодовольно хихикал и облизывался.
После оглашения приговора Удав страшно оскалился и заскрипел зубами.
— Вот вам хрен — «вышака»! У вас еще пули для меня нету!
На губах у осужденного выступила пена, тело изогнулось, солдаты конвоя пытались вывести его из зала, но не могли сдвинуть с места.
— А ты, сука, со мной не прощайся, — крикнул Кадиев Герасимовой. — Я тебя… так же, как остальных! А снимки по суду разбросаю!
На помощь солдатам подоспел резерв, Кадиева выволокли за дверь, где он продолжал буйствовать и откусил сержанту мизинец, после чего «упал с лестницы», получив телесные повреждения. Судя по количеству ушибов и переломов, упал он не менее шести раз. Впрочем, в подробности никто не вдавался, так как стало известно, что судью Герасимову прямо из кабинета забрала «скорая помощь» с гипертоническим кризом. Да и сержанта пришлось комиссовать.
Удав прокантовался на больничке не более трех недель — на нем все заживало как на собаке. Рассказывали, что в камере смертников он утром и вечером делает по тысяче приседаний, каждый день два часа занимается онанизмом и четыре часа отрабатывает боевые приемы карате. Но это уже не вызывало интереса ввиду неотвратимости логического конца, медленно приближаемого судебноканцелярской волокитой. Осужденный Кадиев был списан из мира живых, о нем постепенно забывали.
Но он напомнил о себе, его фамилия вновь заполнила оперативные сводки и каналы шифрованной связи, снова ради него поднимались по тревоге райотделы, извлекались из архивов и заново размножались его фотографии и описание примет, водворялись на стенды «Их разыскивает милиция». Смертник Кадиев совершил побег.
Его этапировали к месту дислокации спецопергруппы «Финал». Вагонзак прибыл на станцию назначения по расписанию и отрыгнул из провонявшего потом, испражнениями и карболкой нутра изжеванный человеческий материал на грязный, заплеванный асфальт перегрузочного двора. Автозаков еще не было, этап посадили на землю, конвой образовал охраняемый периметр, начкар сорванным голосом прокричал традиционную угрозу о возможности применения оружия.
Смертник, как и положено, находился в наручниках, отдельно от остальных подконвойных. Сидел на корточках, чуть в стороне, ближе к рельсам, выставив вперед скованные руки и остановившимся взглядом уставившись в жирно блестящие сапоги своего персонального конвоира. Когда мимо с лязгом и грохотом пошел товарняк. Удав рванулся, руки оказались свободными (как это получилось — никто не понял, впоследствии в материалах дознания получила закрепление невероятная мысль о разорванном кольце наручников), и бросился в этот самый лязг и грохот между бешено вращающихся черных колес, стертых добела по кромкам, где они жадно закусывали такой же стертый край рельса.