Менуэт Святого Витта
Шрифт:
А ведь врешь, скажут, – а заунывные дожди неделями? а зимняя темень? а комарье, к которому ты уже привык настолько, что не чувствуешь его в самое комариное лето? а гнус, к которому привыкнуть невозможно, потому что любимое его занятие заползти за ухо и уже там откушать вволю, да так, что опухшие уши горят адским пламенем и очень хочется оказаться дома и запихнуть голову в морозильную камеру… Бывает? Еще как бывает, только все это ерунда, и вы, мои хорошие, голову мне не морочьте, не выйдет. И не такие морочили, а чего добились, кроме пшика? Не нужны мне ни ваши города, ни твой, Пит, космофлот, ни в особенности Новая Твердь, Новая Терра и Новая Обитель. Побежали оттуда эмигранты – ведь побежали, Пит, спорить не станешь? – сам их возишь и знаешь лучше меня, что мы зацепились за колонии лишь молодежью, что выросла уже ТАМ, а старики вроде нас с тобой возвращаются обратно в шум, в тесноту, в отравленные города – а почему? Потому что – Земля. И правильно, так что о новой волне эмиграции ты мне не пой, дружище. То ли где-то наконец поняли, что Землю нужно очищать не только и не столько от человечества, то ли решили, что человечество не настолько ценный злак, чтобы засеивать им Вселенную… Давно пора понять. Да и что засеивать-то, Пит? Общеизвестно, что мир представляет собой одну большую дырку без бублика, а вот относительно существования бублика в прошлом источники расходятся во мнениях: одни утверждают, что бублик-де некогда существовал, да был съеден; другие же категорически утверждают, что его пока и не было, ибо развитие идеи бублика начинается с дырки, которая уже имеется, а дальше, как говорится, дело наживное… Шучу, шучу. Нельзя об этом шутить, а я шучу. Весь фокус в том, что ты ничего не сможешь мне возразить, Пит, а если и сможешь, то как-нибудь по-дурацки, потому что втайне ты мне завидуешь, хотя и вбил себе в голову, что это я должен завидовать тебе. А с какой стати? Молчишь…
3
– Нет и нет, – сказал Питер и укусил пирожок. – М-м, вкусно… Знаешь, тут ты настолько не прав, что я даже не хочу с тобой спорить. Ты, старик, просто не в курсе: реэмиграция – это как мода, скоро на спад пойдет. Уж ты мне поверь: обратные рейсы у меня всегда полупустые, а туда набиваются – корпус трещит. Слышал, наверное: недавно еще один кислородный мир нашли, уже пятый, так там, говорят, просто рай…
– Ты его видел? – перебил Стефан.
– Допустим, не видел, что с того? Я же рейсовый: Земля – Твердь, Твердь – Земля… Допустим, слышал от заслуживающих доверия. Уверяю тебя, рай, притом незагаженный.
– У меня и здесь рай незагаженный, – возразил Стефан. – Ты что скажешь, Марго? Правда, рай?
– Пожалуй. – Маргарет кивком показала на окно в пятнах алых бликов. Красный закатный шар пробирался сквозь лес к холму за ближним озером, и деревья вспыхивали. – Там-то рай, а вот вы мне оба надоели: который раз спорят – и который раз ни о чем.
Питер захохотал, откинувшись на стуле. Стефан улыбнулся:
– Твоя жена нас не понимает.
– Где уж ей, – сказала Маргарет. – Что вообще может понимать женщина? Только то, что мужчины еще глупее, чем хотят казаться, и воли им давать не нужно. Больше ничего. Дети малые, одно слово. То борьбу затеяли, то поспорить им удовольствие, а у кого уши вянут.
– Это у кого же? – спросил Питер.
– Ты ее слушай, – поддакнул Стефан. – Твоя жена умная женщина, скажешь, нет? Внучка-то в нее? Ну то-то. А на лопатки я тебя сегодня положил, а не ты меня. Вот возьми еще пирожок и не морщись.
– М-м! – Питер отхлебнул клюквенной, послушно заел пирожком и закатил глаза в блаженстве. – Рай не рай, а кормишь отменно. Где такую шамовку берешь?
– Копченый сиг, а вот эти с лосятиной. В общем, что охраняю, то и имею. Кстати, тут на соседнем участке требуется младший смотритель – замолвить за тебя словечко?
Питер поперхнулся.
– Опять за свое? – грозно спросила Маргарет.
– Молчу. – Стефан поднял руки, сдаваясь, и похлопал в ладоши над головой. – Жаркое!
Дух от жаркого из лосиной вырезки был умопомрачительный, а под копченную на ольховом дыму щуку и слабосоленую розовую семгу степенно поболтали о том, что семги нынче мало, зато щука в реке расплодилась в количестве ненормальном, вот она семужью молодь и выедает, и никто ее толком не ловит, поскольку заповедник, а одному смотрителю с такой прорвой вовек не управиться, хоть каждый день приглашай к себе гостей с отменным аппетитом, и вообще щука по-настоящему не рыба, а крокодил – верно, Марго? Поговорили о крокодилах, земных и твердианских, затем Питер поинтересовался, ловятся ли здесь раки, на что Стефан помотал головой, а Маргарет заявила, что раки на Севере не водятся, пора бы Питеру хоть сколько-нибудь ориентироваться в земных экосистемах, и Питер тут же спросил, водится ли здесь пиво. Пива он не получил и согласился удовлетвориться вином из морошки под новую рыбку, о породе которой даже Маргарет не смогла сказать ничего определенного, Питер же методом исключения выяснил, что это не кит, а больше ничего не выяснил. Оказалось – палья. Потом Питер сказал «уф» и отвалился от стола, а за ним сказал «уф» Стефан и тоже отвалился. Маргарет потеряла из виду утекшую из-за стола Джей – «ну я этой девчонке!» – не докричавшись, стали втроем искать в предвкушении воспитательного момента (Стефан шутя предложил разбить дом на квадраты) и нашли в сенях за игрой в реконструктор.
– Положи игрушку сейчас же! Будешь еще прятаться? Будешь?
– Не-а.
– Сколько раз тебе говорить, чтобы не играла в эту дрянь? Будешь послушной девочкой?
– Не-а… Ладно, буду.
– Ну тогда еще морошки возьми. Или пирожок.
– Не-а. Пузо болит – слюнев объелась. Ба, а мы сегодня в лес пойдем?
– Джеймайма Энджела Пунн! – строго сказала Маргарет. – Сейчас ты умоешься, почистишь зубы и ляжешь спать. Понятно? Ночь на дворе.
– Не хочу спать! Не хочу! Ночью солнца не бывает! Деда, скажи ей! Дядя Стефан! Я не хочу спать!
– Накажу, – пообещала Маргарет.
– А мне лень наказываться. Ну хоть немножечко погуляем, ба! Ну хоть до озера…
– Завтра погуляем, – сказал Стефан. – Обязательно. Я вам такие места покажу – ахнете! Только уговор: по дороге не разбегаться, а где скажу, там вообще от меня ни на шаг. Есть тут один участочек – мины еще с маннергеймовских времен под самым мхом. Насквозь ржавые, а на прошлой неделе один лось подорвался. Такая вот археология. Я одну выковырял, ее в руки брать можно – не рассыпается. Хорошо лежала.
– Лось, говоришь? – Питер с сомнением посмотрел на остатки жаркого. Джеймайма пискнула от удовольствия.
– Лось, – сказал Стефан. – Что я вам, браконьер?
– Мне сейчас тошно станет, – морщась, заявила Маргарет. – Фу! Падальщик. Уж от кого, от кого, а от тебя никак не ожидала.
– Свежатина! – закричал, протестуя, Стефан, а Питер опять захохотал. – Нет, правда, чего ржешь? Какая тебе разница, от чего он помер, не от яда же. Я тогда руки в ноги и на взрыв побежал, думал – рыбу глушат. Мясу-то для чего пропадать? Ты мне лучше вот что скажи: тебя в твоем космофлоте хоть раз настоящим мясом кормили?
В споре выяснилось, что однажды все же кормили – тем самым твердианским крокодилом, существом флегматичным, не опасным и отчасти пригодным в пищу. Вот напитки на Тверди правда дрянь, зато какие местные девочки стол накрывали – это ж умереть можно!..
– Ну-ка, ну-ка, – сказала Маргарет. – Об этом, пожалуйста, подробнее.
– Пег, я абсолютно не…
Стефан засмеялся.
– А я тогда, честно сказать, глядя на тебя, в космофлот пошел, – признался Питер и потянулся за вином. – Пег, ты это брось… Я совершенно трезв. Да, о чем я? Ага. Я ведь надеялся, что мы с тобой в один экипаж попадем, а ты и съюлил с полдороги в кусты… Верно, Пег?
– Чего я никогда не мог понять, – заметил Стефан, – это почему у вас, англосаксов, Маргарет и Пегги – одно и то же?
– Съюлил в кусты!..
– В кусты, – согласился Стефан. – В деревья. В камни. В озера. И очень хорошо сделал, что съюлил. Я вот что думаю: хорошо, что нас тогда из Канала обратно выбросило. Я крокодилов не люблю – что мне на Тверди делать?
– Это ты так думаешь. Отец как – здоров?
– Здоров, что ему будет. Вышел в отставку аж в шестьдесят, живет в Тарту. Мы иногда созваниваемся. Крепкий старик и упрямый. Все пытаюсь подбить его на мемуары, а он: кому это нужно? Мне, говорю, нужно. Обойдешься, отвечает. Для внуков он, может, и написал бы, а для меня ему не интересно.