Меня убил скотина Пелл
Шрифт:
— Вика, нам же понравилась статья Солоухина в «Литературке»… Давай вычеркнем Солоухина?
— Ни за что! Смотри стенограмму. Он выступал с таким пафосом. Явно не по принуждению, а по убеждению.
— Вика, перед моим отъездом из Москвы Сергей Петрович Антонов дал мне почитать свою повесть про метростроевцев. Хорошая книга. Не знаю, когда в Союзе ее смогут опубликовать.
— Ты с ним много водки выпил?
— Не много, но пил, Викочка, Антонов ни в чем не замешан, подписывал письма в защиту Солженицына. Антонов — человек приличный, доброжелательный. Ну было, бес его попутал…
—
— Скажи еще, как Самсонов: «Страна должна знать своих героев»…
— В данном случае — должна! — И после паузы: — Кстати, недавно я встречался с Самсоновым.
— Вика, — взмолился Говоров, — тебе не надо передо мной оправдываться. Я не партийный товарищ, и ты волен встречаться с кем угодно. Просто я не желаю иметь с Самсоновым ничего общего. Между прочим, он поступил мудро, когда взял твоего сына на работу. Вот кто умеет делать себе репутацию. Ладно, о’кей, я приготовил тебе газеты. Материалы последнего пленума Союза писателей. Все та же гоп-компания: Марков, Михалков, Проскурин, Кузнецов…
— Опять писатели в долгу перед народом и партией?
— Именно. Прочти, вдохновишься. В следующую среду сядем с тобой к микрофону, поклевещем. А сейчас — вот твой скрипт, в девственной чистоте, иди в студию, записывайся.
— Это называется «пошел к едреной матери». В обед мы с Толей спустимся в кафе. Присоединяйся к нам.
— Вика, не могу! У меня в два часа Петя Путака, и мне еще надо писать корреспонденцию.
— О чем?
— Французские ученые о Сахарове. По материалам сегодняшних газет.
— В общем, с тобой не поговоришь. Нет, Андрей, ты безнадежен. Прикипел задницей к креслу, не сдвинуть.
— Передай Толе, чтоб не задерживался в кафе. У него гора невычищенных пленок. Савельев прибежит жаловаться.
Савельев заглянул еще до обеда:
— Андрей, надо что-то делать с Толей. Он все утро чесал языком с Викой. У меня работа стоит. Ни одно интервью не готово.
— Боря, — ответил Говоров, — Вика приходит к нам не только записываться. Он сидит дома в четырех стенах, ему все обрыдло, он хочет общаться с людьми. Он приходит к нам потрепаться, такова российская традиция. Ведь в Париже нет Дома литераторов. А что он видит у нас? Ты пишешь корреспонденции или висишь на телефонах. Я сижу, зарывшись в газеты. Ни ты, ни я не разговариваем с Викой — мы с ним работаем. Прочли скрипт — спасибо, Вика, иди в студию. Настоящее внимание к Вике проявляет только Шафранов. И чаем напоит, и посочувствует, и послушает, и новости расскажет — кто, кого, каким способом. У Вики в запасе тьма историй, он в этом отношении клад, ему необходимо высказаться, а может, просто вразумить нас, мудаков!
— Ты уж слишком, Андрей! Когда у меня есть время, я с удовольствием слушаю Вику, но я завален корреспонденциями, интервью, письмами… В пятницу я пишу два материала.
— Боря, мы будем царапать себе плешь: мол, пропустили, прошляпили Вику!
— Согласен. Однако у Беатрис любимчик Жан Мари.
— Все наши авторы хотят работать с Толей. Поэтому он не успевает.
— Правильно. Почему Беатрис строчит доносы в Гамбург на Шафранова? Как, ты этого не знаешь или делаешь вид? Ну да, ты у нас небожитель, отдуваться перед начальством приходится мне. Так вот, Беатрис не нравится, что все предпочитают Толю. И она потихоньку копает под него.
— Скажи Беатрис, что только за Виктора Платоновича мы должны платить Толе дополнительную зарплату.
— Вот это ты ей сам скажешь!
В обеденный перерыв Говоров отлучился на десять минут из бюро — купить в ближайшей булочной два горячих пирожка. Всегда покупал одно и то же. При его появлении продавщица сразу засовывала киш и фрианд в электрическую печку. Наверно, в булочной его так и прозвали — «месье киш и фрианд».
Вернувшись в кабинет, Говоров лакомился пирожками, прихлебывая кофе, и, готовясь к корреспонденции, не торопясь читал французские газеты. Кайф!
Но к двум часам оживали телефоны и начинали скрестись в дверь.
Сегодня пришел Петя Путака. Принес два скрипта. Говоров один подписал, а второй…
— Петя, значит, кроме трех ленинградцев, в Союзе вообще нет поэтов?
— А ты что, Евтуха и Вознесенского принимаешь всерьез?
— Не полностью, но принимаю. К тому же существует Ахмадулина, Окуджава, Мориц.
Путака состроил пренебрежительную гримасу.
— Мориц идет после Краснопевцевой.
— Совсем красиво. — Говоров старался не терять ровного, спокойного тона. — А Самойлов, Левитанский?
— Военное поколение — говно! — отмахнулся Путака.
— Ты прелесть, Петя. Могу себе представить, как бы хохотали в Москве, если бы я твою передачу пустил в эфир.
— Мы во «Вселенной» все так считаем! — повысил голос Путака.
— Мне нас…ть на вашу «Вселенную». Так и передай Самсонову. О советской поэзии, без моего особого разрешения, ты больше писать не будешь. Ищи себе другие темы.
— Это новое указание из Гамбурга? — забеспокоился Путака.
— Это мое мнение. И его достаточно.
— Я позвоню в Гамбург. У меня есть кому звонить! Я скажу, что ты блокируешь «Вселенную».
— Я блокирую глупости, которые идут от вашего журнала. Впрочем, вот телефон. Звони.
— Андрей, — заныл Путака, — я, может, слишком резко. Давай что-нибудь вычеркнем.
— Мы и вычеркнули. Весь скрипт.
Теперь на Путаку было жалко смотреть.
— Андрей, если я не запишу на этой неделе свою четвертую передачу, мне Беатрис не засчитает ее в зарплату. Потеря денег. Мы и так в долгах. Фаина болеет…
— Вот этот разговор мне понятен. Дождись сегодняшней «Монд» и найди там какую-нибудь статью для перевода. Пустим ее в пятницу как корреспонденцию. Я предупрежу Савельева.
Когда Путака осторожно прикрыл за собой дверь, Говоров подумал: «Ну вот, нажил себе еще одного врага. Впрочем, вся редакция «Вселенной» давно ищет повода меня куснуть. Хорошо, что пока я им не по зубам!»
…С Беатрис он столкнулся в коридоре, и та нежнейшим, воркующим голосом спросила:
— А правда, Андрей, что вы разрешаете Шафранову пить чай в рабочее время с Виктором Платоновичем?