Меня зовут Арам

В добрые старые дни, давным-давно, когда мне было девять лет от роду и мир был полон множества великолепных вещей, а жизнь еще была чудесным, упоительным сном, мой кузен Мурад, которого считали сумасшедшим все, кроме меня, явился к нам во двор в четыре часа утра и разбудил меня, постучав в окно моей комнаты.

— Арам, — сказал он.

Я соскочил с кровати и выглянул в окно.

Я не мог поверить своим глазам.

Утро еще не наступило, но было лето, солнце вот-вот должно было выглянуть из-за края

Мой кузен Мурад сидел верхом на прекрасном белом коне. Я высунул голову в окно и протер глаза.

— Да, — сказал он по-армянски, — это лошадь. Ты не спишь. Поспеши, если хочешь прокатиться верхом.

Я знал, что мой кузен Мурад умеет наслаждаться жизнью больше, чем кто-либо другой, кто появился когда-нибудь на свет по ошибке, но такому не мог поверить даже я.

Во-первых, самые ранние мои воспоминания были связаны с лошадьми, и моим постоянным страстным желанием было желание ездить верхом.

С этой стороны все было замечательно.

Но, во-вторых, мы были бедны.

И эта другая сторона дела не позволяла мне верить тому, что я видел.

Мы были бедны. У нас не было денег. Бедствовало все наше племя. Все ветви семейства Гарогланянов жили в самой нелепой и удивительной бедности. Откуда брались деньги, чтобы наполнить пищей наши желудки, — этого не знал никто, даже старейшины нашего рода. Однако, что важнее всего, мы славились нашей честностью. Мы славились своей честностью в продолжение чуть ли не одиннадцати столетий, даже когда были богатейшим родом в нашем краю, который нам угодно было считать всей вселенной. Мы были прежде всего горды, затем честны и, сверх того, верили в справедливость. Ни один из нас не мог бы никого обмануть, а тем более обокрасть.

Поэтому, хотя я и видел коня, такого великолепного, хотя и ощущал его запах, такой восхитительный, хотя и слышал его дыхание, такое волнующее, — все же я не мог поверить, во сне или наяву, чтобы конь этот имел какое-либо отношение к моему кузену Мураду, или ко мне, или к кому-нибудь другому из нашей семьи, ибо я знал, что Мурад не мог купить коня, а раз он не мог его купить, то, значит, украл, а этому я верить отказывался.

Вором не мог быть никто из Гарогланянов.

Я вытаращил глаза сначала на Мурада, потом на коня. Было в них обоих какое-то безгрешное спокойствие и лукавство; это меня и привлекало, и отпугивало.

— Мурад, — сказал я, — где ты украл этого коня?

— Прыгай в окно, — сказал он, — если хочешь покататься верхом.

Так оно и было: коня он украл. Тут и толковать было не о чем. Он заехал за мной, чтобы покататься верхом, а там я был волен выбирать, как хочу.

И вот мне показалось, что увести чужого коня, чтобы разок прокатиться верхом, — это не то же самое, что украсть что-нибудь такое вроде денег. Как знать, может быть, это вообще не было кражей. Если бы вы сходили с ума по лошадям так, как мы с Мурадом, для вас это не было бы кражей. Это стало бы кражей, если бы мы попытались продать коня, чего мы, конечно, никогда бы не сделали.

— Погоди, сейчас я оденусь, — оказал я.

— Ладно, — сказал он, — только живо.

Я наспех напялил на себя одежду.

Потом я выскочил из окна во двор и вскарабкался на коня позади кузена Мурада.

В то время мы жили на краю города, на Ореховой улице. Сразу за нашим домом начинались виноградники, фруктовые сады, оросительные канавы и проселочные дороги. Через какие-нибудь три минуты мы были уже на улице Олив, и конь наш пустился рысью. Воздух был свежий дышалось легко. Чувствовать под собой скачущего коня — как замечательно это было! Кузен Мурад, который считался одним из самых сумасшедших в нашей семье запел. Сказать точнее, завопил во все горло.

В каждой семье нет-нет да и проглянет черта сумасшествия, и мой кузен Мурад считался наследственным представителем сумасшедшей прослойки в нашем роду. В этом он уступал только нашему дяде Хосрову, огромному мужчине с могучей головой, черной шапкой волос и самыми большими усами в долине Сан-Хоакин; это был человек такого буйного нрава, такой нетерпеливый, такой раздражительный, что прерывал рычанием любого собеседника:

— Вздор, не беда! Не обращайте внимания!

И это было все, о чем бы ни шла речь. Однажды его родной сын Арак пробежал восемь кварталов до парикмахерской, где он холил свои усищи, чтобы сообщить ему, что в доме пожар. В ответ дядя Хосров приподнялся в кресле и прорычал:

— Вздор, не беда! Не обращайте внимания!

Парикмахер сказал:

— Но ведь мальчик говорит, в вашем доме пожар!

А Хосров прорычал на это:

— Хватит! Не беда, я сказал!

Кузена Мурада считали прямым потомком этого человека, хотя отцом Мурада был Зораб, вполне как раз практичный, земной — и только. Такое встречалось в нашем роду. Человек мог быть родным отцом по духу. Распределение разных характеров в нашем роду было с самого начала прихотливым, затейливым.

Так вот, мы ехали верхом, и кузен Мурад пел. Как будто мы очутились на нашей старой родине, откуда, по словам соседей, происходила наша семья. Мы пустили коня бежать сколько хочет.

Наконец Мурад сказал:

— Слезай. Я хочу покататься один.

— А мне ты дашь поездить одному? — сказал я.

— Это как лошадь захочет, — сказал Мурад. — Слезай.

— Лошадь-то мне позволит, — сказал я.

— Посмотрим, — сказал он. — Не забывай, что я-то умею обращаться с лошадьми.

— Ладно, — сказал я. — Как ты умеешь обращаться. так я тоже умею.

— Будем надеяться, — сказал он. — Ради твоей безопасности. А пока слезай.

— Хорошо, — сказал я. — Но не забудь: ты обещал, что дашь мне покататься одному.

Я соскочил на землю, а Мурад ударил коня пятками и закричал:

— Вперед, пошел!

Конь стал на дыбы, захрапел и бешено пустился вскачь; я никогда не видел ничего чудеснее. Кузен Мурад погнал коня через поле с выгоревшей травой к оросительной канаве, переправился через канаву верхом и минут через пять вернулся весь мокрый.

Всходило солнце.

— Теперь моя очередь, — сказал я.

Кузен Мурад соскочил на землю.

— Садись, — сказал он.

Я вскочил на спину коню, и жуткий, невообразимый страх пробрал меня на минуту. Конь не двигался с места.