Меня зовут Мина
Шрифт:
Безмозглая. Дебилка. Она сказала это перед всем классом. Учитель. Перед классом. Неслыханно! В общем, понятно, что дела обстояли плохо, даже очень плохо.
Ну, насочиняла я любимую белиберду. Да ещё в день теста! Вот в чём причина! День-то особый! Главное, дети, сохранять спокойствие! Тестирование — дело совершенно обычное, бояться нечего! А на поверку? Все измотаны! Все трясутся и отчаянно стараются не ударить в грязь лицом, не подвести родную школу. А школе непременно надо, чтобы ученики показали уровень выше среднего по стране. Только хорошо и отлично! Только девяносто девять баллов из ста! Главное, дети, сохранять спокойствие и относиться к тесту как к самому обычному заданию. Это никакой не экзамен! И день сегодня совершенно обычный! Проверяют не вас, а школу. К ученикам это не имеет отношения! Поэтому не волнуйтесь! Расслабьтесь. А ну, НЕМЕДЛЕННО ВСЕМ РАССЛАБИТЬСЯ! Это самый обычный школьный день!
Началось всё довольно мирно. Нас загнали в кабинет. Некоторые так вцепились в крышку парты, что у них аж пальцы побелели. Другие кусали губы, как Софи. Третьи развалились на стульях, и им всё было по барабану. Четвёртые сидели собранные, как Саманта, готовые к любым испытаниям. Они аккуратно разложили на парте ручки и карандаши. И даже улыбались.
Миссис Черпенс была и вправду похожа на череп. Я может, ей всю ночь мерещились эти самые черепа. Представьте: волосы у тётки стоят дыбом. На подбородке помада. Платье застёгнуто не на те пуговицы. Руки трясутся. Она вытаращила на нас красные глаза и начала:
— Помните, детки… — А голос-то совсем писклявый, и зуб на зуб не попадает. — Вы должны постараться. Ну просто очень постараться…
Она одарила многозначительными взглядами тех, кого считала способными постараться. Или не постараться. Вроде меня.
— Прошу вас, детки, постарайтесь на совесть… Пожалуйста…
Мне стало её жалко. Правда-правда. Мне показалось, что надо встать, подойти к ней, обнять покрепче и сказать: «Не волнуйтесь, миссис Черпенс. Всё будет в порядке».
Но никто этого не сделал.
Затем она раздала нам листы с вопросами и заданиями — положила на парты лицом вниз. Перевернуть их мы должны были по команде. Наконец она произнесла:
— Откройте листы, и можете начинать.
Боже мой! За что? Разве я обязана писать всё, что они требуют, только потому, что они требуют? Какой в этом смысл? Вся школа стоит на ушах из-за этих тестов — значит, и мне на уши встать? А потом они меня будут оценивать? Значительно ниже среднего — ниже среднего — средний уровень — выше среднего — значительно выше среднего? Что Значит «средний уровень»? И что будет с теми, кто окажется «значительно ниже»? Как они должны себя после этого чувствовать — всю оставшуюся жизнь? Неужели Уильям Блейк тоже писал то, что ему велели? И какой ему присудили уровень?
Какого уровня это заслуживает? А у Шекспира какой уровень? «Пламя, прядай, клокочи! Зелье, прей! Котёл, урчи!» [8] Что это за уровень? Значительно выше среднего? А у Диккенса какой? А у Чосера? У Китса, у Ширли Хьюз, у Мориса Сендака, у Майкла Розена? Их что, тоже заставляли писать эти глупые тесты? ПОДОЗРЕВАЮ, ЧТО НЕТ!
Сначала я просто смотрела в окно. В тот день в воздухе даже мошки не вились и некому было танцевать в лучах солнца, хотя сами лучи падали удивительно красиво, особенно на бока дождевых капель, которые остались на стекле после короткого ливня. Вот про это я бы, пожалуй, написала. Или про птиц, которые мелькали перед окном туда-сюда. Да и на оконной раме образовался забавный узорчик — как раз там, где краска облупилась и обнажилось дерево. А ещё я могла бы написать, как миссис Черпенс провела ночь среди черепов… Тут я услышала шёпот. Кто-то окликнул меня по имени. «Мина МакКи». Я оглянулась. Учительница сверлила меня взглядом. Одноклассники прилежно корпели над заданием. Миссис Черпенс снова прошипела: «Мина МакКи!» Я кивнула. И вздохнула. Бедная она всё-таки, эта Черепушка. Я прочитала первое задание: «Опишите оживлённое место». Ну за что?! Я снова подняла глаза. Сквозь стеклянную ячейку двери к нам в класс заглядывал сам директор. Похоже, он тоже недавно общался с привидениями. Он корчил скорбные рожицы — вот-вот разрыдается. Наши взгляды встретились. Он, одними губами, произнёс: ПИШИ. Да-да, я точно поняла по губам: ПИШИ. НЕ ВОЛНУЙСЯ! ПОЖАЛУЙСТА, ПИШИ. Бедняга, ей-богу. Я ему, конечно же, улыбнулась, кивнула и пожала плечами: ладно, писать так писать. И вот что я написала:
7
У. Блейк. Ягнёнок. Перевод В. Топорова (с изменениями). — Прим. пер.
8
У. Шекспир. Макбет. Перевод Ю. Коренева. — Прим. пер.
Вночали
Фзаглючении пастроим лиснтсу паступеньгам паступеньгам фверьх патамуша атвет пряцца в аблаковыси хде перефыя. Нихдеишшо токатам. Крабкацца лесть литеть. Ойуй! Ойуй! Ойуй! Фверьх фверьх апатом вазвращщацца пад лууунной луууной па бизграйныму полюуу. Бац! Туты зкаске кааанетс!
Мне-то казалось, что я отлично справилась с заданием, тем более что времени дали совсем мало. Но они даже не дочитали моё творение до конца. Черепушка держала мой лист за уголок, точно он был пропитан ядом. И закатила знаменитую сцену — ну, помните, «безмозглая-мина-безумная-дебилка»? Когда она добралась до «позор-на-мою-голову», она уже брызгала слюной прямо мне в лицо. А меня вдруг потянуло погладить её по щеке. Ну как ещё человека утешить? Она была вся такая несчастная-разнесчастная. Мне ужасно хотелось сказать: «Да ладно, миссис Черпенс, не переживайте вы! Подумаешь, сочинение. Вы же от моей белиберды не умрёте? И вообще — почитайте, там кое-что очень здорово написано. И смешно. Ну не убивайтесь так, ей-богу! Другие-то хорошо написали. Вот у Саманты точно намного-много-много выше среднего».
Но я ни слова не могла Из себя выдавить. Просто пялилась на неё, и всё.
— Вы… — прошипела Черепунция мне в лицо.
— Мы? — Я очень удивилась.
— Вы, вы, барышня! Вы… непробиваемы!!!
— А нас надо пробить?
Тут уж она потащила мена к директору и вручила ему мою писанину. Он взял листок, точно послание с того света. Приподнял за краешек и скривился: то ли вонь почуял, то ли опасался чего-то очень-преочень опасного, заразного, ядовитого.
— Что… это? — произнёс он.
— Письменная работа, — ответила я.
— Письменная?
— Да, сэр. Она же написана.
— И что же тут, с твоего позволения, написано?
Он сверкнул очами. Заскрежетал зубами. Запыхтел. Ему действительно нужен ответ?
— Тут белиберда, сэр.
— ИМЕННО. БЕ-ЛИ-БЕР-ДА. ЛУЧШЕ НЕ СКАЖЕШЬ. ЦЕЛАЯ СТРАНИЦА. АБСОЛЮТНОЙ. ИДИОТСКОЙ. БЕЛИБЕРДЫ!
Я видела, что его так и подмывает выругаться, ввернуть какое-нибудь запретное словечко, как сделала миссис Черпенс. А меня так и подмывало сказать ему, что это нормально, что пусть — если ему от этого легче — обзывает меня, как хочет, даже покрепче [9] . Ведь я и на его голову позор. Так что пусть ругается — я выдержу, спорить не стану. Но я решила воздержаться. Просто сказала:
9
Мысли о ругательствах. Да, я знаю, что ругаться — последнее дело. Употреблять ругательные слова нехорошо, невежливо — короче, очень и очень плохо. Но иногда больше ничего не срабатывает, верно? Видимо, для этих случаев и существуют ругательства. А сейчас я скажу что-то, что говорить и вовсе не положено. Но скажу. Иногда произносить ругательства — одно удовольствие. Эти слова кажутся очень хорошими, единственно верными. Они такие округлые и сладкие во рту и так ловко из него выскакивают. (Не думаю, кстати, что миссис Черпенс подпишется под этим заявлением — несмотря на её соло на тему «безмозглая-дебилка-позор».)
— Я согласна, сэр.
— Согласна? Ах, она согласна! Да что ты о себе возомнила? По какому праву?.. Кто ты такая?
— Не знаю, сэр. Самой интересно: кто я такая? И что я тут делаю?
Миссис Черпенс застонала. И ухватилась за край директорского стола.
— Издеваешься? — спросил директор.
— Нет, сэр.
Миссис Черпенс снова застонала.
— Дорин! — завопил директор. — Дорин, дайте-ка мне телефон её матери.
Из соседней комнаты появилась Дорин, секретарша директора.