Меня зовут Мольнар
Шрифт:
* * *
Через час, побрившись, приняв ванну и надев вынутую из сумки сорочку, он сидел в не очень удобном кресле и смотрел во мрак за окном. Климатизаторы бесшумно нагнетали холодный воздух, пахнущий солью и водорослями, и на какое-то мгновение ему показалось, будто это дует настоящий вечерний бриз перед тем, как ночью изменить свое направление. Деревья за окном не шевелились, и он видел только мелькающие многоугольники летучих мышей на фоне неба. Прежде чем сесть, он попытался отворить окно, но задвижки даже не дрогнули, хотя он нажимал на них изо всей силы. "Я слишком слаб", - подумал он и отказался от своего намерения, потому что после усилий всегда начиналась боль.
Он сидел неподвижно и думал о портовом районе, в котором последнее время жил, о маленькой комнатке с одним окном, в которую надо было подниматься по крутой лесенке, о баре в двух шагах от дома, где он частенько сиживал, о ежедневной утренней поездке на работу по узким пыльным улочкам. Об институте и давних временах он никогда не думал.
– Добрый вечер, профессор, - услышал он голос за спиной и резко обернулся. В комнате не было никого, только на матовом экране он увидел лицо. Это был Эгберг, он узнал его сразу, хотя прошло уже десятка полтора лет с тех пор, как они ежедневно встречались в институте. Те же широко расставленные темные глаза и широкие сросшиеся брови.
– Рад вас видеть. Хорошо, что вы меня навестили.
– Ну что ж, честно говоря, у меня не было иного выхода. Иначе я б сюда не приехал.
– А вы совсем не изменились за эти годы. Вы всегда говорили то, что хотели сказать, прямо. Именно таким я вас знал.
– Наверно, вы догадываетесь, зачем я приехал?
– Может быть, об этом позже? Поужинаем вместе. Помнится, вы любили форель с шампиньонами. По вторникам на обеде у Пети вы всегда...
– С тех пор мои вкусы изменились.
– А я распорядился приготовить это блюдо. Форель мы доставляем на самолетах.
– Поражаюсь вашей памяти.
– В то время я был в таком возрасте, когда запоминают почти все. А обеды по вторникам с вами - это была вершина мечтаний любого из нас. Итак, жду. Моя секретарша зайдет за вами.
– Экран замигал и погас.
"Форель у Пети. Я даже вкус ее забыл", - подумал Мольнар.
– Ваша сандалия, Мейдж. Вы потеряли ее, - сказал он, когда вошла девушка.
– Не беда, у меня их много. Я часто теряю сандалии. Я такая рассеянная...
– добавила она, заметив, что он внимательно смотрит на нее. Видите, у меня уже новые!
Он подал ей сандалию. Мейдж взяла ее как-то нерешительно. Мольнар заметил это и запомнил.
– Доктор Эгберг ждет вас, - сказала она.
Они опять прошли по тем же коридорам и спустились на первый этаж. Коридор был освещен небольшими желтоватыми лампочками. "Похоже на отель начала века", - опять подумал Мольнар. Столовая, в которую они вошли, была освещена так же. Стол был накрыт на двоих, приборы стояли друг против друга, так что один находился немного в тени.
"Мне придется сидеть на освещенном месте. Стиль Эгберга", - подумал Мольнар и, взглянув на черный вечерний костюм доктора, почувствовал себя немного неловко. Но это длилось одно мгновение.
– Искренне рад вас видеть, - сказал Эгберг и указал на стул.
Предвидение Мольнара оправдалось. Они сели, и Мольнар подумал, что Эгберг тоже уже далеко не молод. Он был седоват, вернее, почти совершенно сед, той сединой брюнетов, которая начинается около тридцати. Но Эгбергу было больше. Когда Мольнар видел его в последний раз, ему было двадцать с чем-то.
– Вы попали ко мне без труда?
– Ваша лечебница - известное место. Ее знают на всем континенте.
Эгберг поморщился.
– Скорее не лечебница, профессор, а институт. То, что время от времени я принимаю нескольких состоятельных пациентов, еще ни о чем не говорит. На какие-то средства я должен все это содержать. Но прежде всего это институт. Мы ведем интересные работы, которые в определенном смысле продолжают то, над чем мы некогда работали сообща.
– Я уже давно не занимаюсь наукой. К счастью.
– Я вижу, вы уже больше не оперируете, - Эгберг смотрел на руки Мольнара.
– Теперь я не хирург, не нейроник. Сейчас я даже не удержал бы скальпеля, - Мольнар поднял руки так, чтобы Эгберг мог их рассмотреть. Он знал, что они покрыты трещинками и темными следами смазки, въевшейся в складки кожи.
– Мне говорили, что вы вообще бросили свою специальность. Вначале, после вашего ухода, я думал встретиться с вами на каком-нибудь конгрессе, конференции...
– А что бы я там делал? Нет, я покончил со всем сразу. Зато о ваших успехах читал в газетах, - ответил Мольнар.
Подали холодные закуски, человек, который им прислуживал, делал это неловко. Это был огромный мужчина, с трудом умещавшийся в своем костюме.
– А мы вспоминали вас частенько, - Эгберг смотрел в какую-то точку над головой Мольнара.
– Если забыть о том, что ваше решение ничего не могло изменить, это было, несомненно, доказательством большой смелости.
– Не надо преувеличивать. Просто я понял, что для меня нет места. Ничего больше.
– Немного найдется людей, которые поступили бы так же. Ну, ваше здоровье, профессор. Вы пьете, не так ли?
– Иногда. Усилие воли концентрируется на том, чтобы не курить, - он поднял рюмку.
Когда подали форель, он, наконец, решился. Раньше он подождал бы кофе, но подумал, что теперь законы мира, которому он уже не принадлежал, для него не обязательны.
– Вы догадываетесь, доктор, почему я навестил вас?
– спросил он.
Эгберг кивнул.
– Пусть вам не кажется, что я пришел при первых же признаках. У меня было два приступа и третий - вопрос ближайших дней. Я еще немножко врач. После третьего мне уже не встать. При характеристике моих тканей о замене сердца нечего и говорить. Вероятности возврата к нормальной жизни - почти никакой. А прозябать еще год или два в больнице... Это меня не увлекает.
– Одним словом, вы хотите получить искусственное сердце?
– Вот именно.
– И стать киборгом?