Меня зовут женщина (сборник)
Шрифт:
– Наконец-то мы доехали до географической точки, где все искусство посвящено величию Чингисхана, – говорит Лола, периодически просыпаясь. И надо сказать, объем чингисханской тематики в концерте перекрывает даже объемы Ленинианы на пике застойных концертов.
После концерта нас переселяют в общежитие высшей партийной школы. Ночь – как воронье крыло.
– До каких у вас в Улан-Баторе ходит транспорт?
– А это как получится.
– Не опасно ли нам одним добираться до общежития?
– Очень опасно. Иностранцам ночью в Монголии ходить нельзя.
Опекающий нас в дымину
– Такой грязи я не видел нигде в мире!
– Я чуть не умерла от того, чем меня кормили!
– Хозяйка подавала разлитый по тарелкам суп, а потом долго вынимала из каждой тарелки мух серебряным ножом.
Монгольские гигиенические нормы отличаются от среднеевропейских, и это следствие не низкой бытовой культуры, а высокой экологической чистоты. Европеец ведь тоже начал мыть руки, борясь с дизентерией, а не с дурными манерами. Уже потом, сломавшись, мы ели все подряд, какими попало руками, пили целой компанией из одного, символически вымытого стакана, и остались живехоньки и здоровехоньки. Русские веками скоблили полы, а монголы в первом поколении попали из юрты в панельный аквариум. Приторный запах молока и бараньего жира, пропитывающий город, – последнее, что соединяет их с кочевой жизнью.
Истошное пьяное пение русских актеров и трезвое просветительское неистовство русских антропософов завершают вечер. Надо сказать, что наша публика, с придыханием цитирующая Штайнера, не отличалась ни хорошими манерами, ни хорошим происхождением, ни высшим образованием. Эдакая путанящая простонародная команда из всех областей культуры, освоившая язык «дойчемарки» и грамотно угнездившаяся в этой экологической масонской нише. Главарь московских антропософов – немолодая бесполая медсестра, набросившаяся на меня с антропософской проповедью, – поражала девственностью в области самых общих гуманитарных представлений и оголтелой штайнеристской партийностью. Как говорил Жванецкий, «вся история России – это борьба невежества с несправедливостью».
Вечером в отеле происходит тусовка, на которой обе стороны «социальной скульптуры» оказываются на высоте. Русская делегация разбивается на две части, наша часть радуется благам жизни и не собирается никого контролировать. Вторая часть, ежедневно выставлявшая фирме «Лерне Идее» отметки авансом, поднимает бунт.
– Вы нас обратно не повезете! Вы нас в Монголии бросите! – ежедневно кричала эта часть немцам.
– Нет, не бросим, – отвечали немцы, сначала шокированные такой постановкой вопроса.
– Нет, бросите! – настаивали активисты.
– Мы вам купим билеты!
– Нет, не купите! Вы нас считаете
Короче, совковая коммуналка при том, что за деньги немцев едут через материк и питаются в ресторане, но поскольку «у советских собственная гордость», все время всем недовольны и должны каждую секунду наводить порядок. Деятельности в наведении порядка при этом почему-то не противоречит продажа водки, вывезенной из дома, своим за марки, бесконечный обмен марок, вырученных за водку, на монгольские тугрики и лисьи шапки, а потом в обратном порядке, когда невмоготу без выпивки. Насмотревшись на все это, чуткая компания «лернеидейчиков» решает сыграть с ними в азартную игру.
– Ребята, с билетами сложности, даем каждому из вас в два раза больше марок, чем стоит ваш билет из Улан-Удэ домой, и отвозим на автобусах через монгольскую границу. И вам навар, и нам навар! – Гнусно, конечно, со стороны только что кричащих «мы едем строить новую нравственность, скрепленную Штайнером», но ведь в сделке участвуют две стороны, а значит, обе стороны это устраивает.
Дело в том, что уезжать должны все русские, кроме Лены Греминой, Миши Угарова и меня. Мы вместе с западниками остаемся в Монголии по условию рабочего контракта как организаторы русской программы. Узнав, что наши фамилии в списке отправляемых автобусом, мы берем Урса за шиворот.
– Что случилось? – интересуемся мы с каменными лицами. – Что заставило тебя отказаться от данных обязательств? Или мы не выполнили своих? В таком случае изволь перечислить, чего мы не сделали.
Урс становится цвета борща, исчезают даже его веснушки.
– Это недоразумение! Это интриги! Конечно, если вы хотите остаться в Монголии отдохнуть, вы останетесь! Как жаль, что все самые престижные экскурсии уже заняты! Но я все устрою! – И Урсик, собственноручно внесший наши фамилии в список отъезжающих, расстилаясь мелким бесом, бежит налаживать сюжет.
Утро начинается с буддистского храма, перед которым в железном сооружении курится трава и каждый прихожанин и прихожанка засовывают туда свою шапку или платок, чтобы помахать ими и раздуть пламя. Мы крутим бочки на шарнирах, приносящие счастье, тремся с той же целью спинами о железные двери, стоим на железной доске и проходим через разузоренные внутренности монастыря, в которых на лавках сидят бритоголовые монахи в какой-то тюремной робе, и один дежурным голосом читает священный текст. Несмотря на колоритную пестроту, я не обнаруживаю здесь ничего, кроме туристского бизнеса, лишний раз упрекнув себя в слишком литературных представлениях об иностранных державах. А потом мы прочесываем раскаленную торговую улицу, на которой нет ничего, кроме оборванных монголов в очередях за продуктами, вульгарных европеизированных шмоток и китайского рисового фарфора.