Меня зовут женщина (сборник)
Шрифт:
Спокойнее всех относятся к опыту социальной скульптуры молодчики из «Лерне Идее». Когда вечером в Иркутске мы узнали, что днем в Монголии на выборах победили коммунисты и въезд иностранцев и представителей прессы ограничен, все были в панике.
– Коммунисты, не коммунисты! Какая разница! Дадим побольше долларов и проедем хоть через Китайскую стену! – сказали «лернеидейчики» и оказались правы.
Собственно, сакральное русское «воруют» мы наблюдали в пути во всем его разнообразии. В Кирове, например, когда голландский театр импровизации вышел на сцену, из зала выскочил в дымину пьяный местный артист с воплем: «Я покажу этим козлам, что такое настоящая импровизация!» Он прыгнул на сцену,
– Этого не было! И этого не было! И это вы придумали! – тычет Урс пальцем в ведомость.
– Ах, не желаете платить? – спрашивают дядьки в серых костюмах. – Мы сейчас по системе правительственной связи сообщаем в Екатеринбург, что вы не платите по счетам! И вас там не принимают!
Они не дают ему времени посоветоваться с нами, он ничего не понимает в перестроечном менталитете городской администрации, пугается, платит за все ноли, и поезд идет дальше. От счета в Иркутске у Урса глаза еще выше лезут на лоб.
Монголы воровали, бесстыдно и сладко улыбаясь, но бытовая скука на лицах, с которыми воровали «лернеидейчики», приводила в трепет. Мы, воспитанные в двойной морали, привыкли, что каждый совковый вор чтит свое «низя!», по чину ворует и по чину свое воровство прикрывает; стиль работы «лернеидейчиков» в этой области нас поразил. Они воровали с каменными лицами, совершенно открыто, уныло и неазартно. В этом было больше обыденной работы, чем творчества, как в малоэмоциональном «дойче порно».
По вагонам идут сначала русские, потом монгольские таможенники. В промежутке между их визитами мы толчемся в тамбуре, веселясь и прикалываясь. Я протягиваю руку за сигаретой к выпившему Лене, и он неожиданно захлопывает дверь, идущую в вагон, вместе с моим запястьем. Я перестаю соображать от боли. К счастью, на руку намотаны янтарные бусы, они разлетаются, как желтые брызги, спасая меня от пожизненной профнепригодности, потому что рука – правая. Не слишком врубаясь в ситуацию, Леня и Андрей ползают по полу, собирая остатки янтаря и воркуя: «Не плачь, соберем твои бусики!» Будучи на «ты» с оттенками костной боли, я понимаю, что рука сломана и что впереди – Монголия. Я стою в тамбуре, прижимая запястье к холодному стеклу, и когда спутники пытаются игриво развлечь меня, намекая на симулянтство, посылаю их многоэтажным матом.
– Ну, знаешь, если ты такая крутая феминистка, то нечего сопли распускать от легкого ушиба! – говорят они обиженно и уходят.
И я стою в тамбуре и плачу, а потом иду жаловаться во второе русское купе, потому что ничто человеческое феминисткам не чуждо. И Света с Леной утешают меня, а Миша с Сашей приводят нейрохирурга Колю из Кирова, который, пощупав руку, обнаруживает перелом каких-то там отростков и притаскивает профессора Цукера. Международным консилиумом они решают гипсовать, но где гипсовать в Монголии – непонятно.
– Гипсовать не дам! – говорю я на всех известных мне языках. И после недолгой борьбы они фиксируют мою руку какими-то очень импортными бинтами и зубастыми защелками в панковском стиле, гармонирующими с моими белыми брюками. Ну хорошо, вещи и так за нами носят спутники, потрясая западных феминисток, у которых даже внутри любовных пар исключен мужской приоритет в таскании тяжестей, но ведь я не могу накрасить
Невероятная страна, даже после русских просторов она кажется незаселенной. Километры, километры нечеловеческой красоты, а потом одна юрта и монгол на лошади возле стада баранов. И снова километры и километры.
А утром странный город, весь как хрущевская новостройка, и туча монголов на вокзале, трогательно отыскивающих прикрепленных к своим семьям караванцев по фамилиям, которые им так трудно выговорить. И хрупкие, быстрые, хорошенькие монголки с букетиками цветов, считающихся у нас комнатными, и какие-то костюмированные танцы на перроне. Но немцы так долго уверяли нас, ссылаясь на путеводители, что в Монголии ненавидят русских, что местную воду пить нельзя, что вслед за каждым куском национальной пищи необходимо отправлять в рот горсть бисептола и что прикосновение к любому цветку, камушку и монголу обещает дизентерию, СПИД, чуму и холеру одновременно, что мы вежливо записываем адреса, мечтая любой ценой остаться в гостинице.
– В стране хлеб по карточкам, а риса и сахара нет, – объясняют «лернеидейчики», выдавая каждому из нас гостинчик для монгольской семьи в фирменном пакете, состоящий из килограмма риса и сахара.
Мы с Лолой оказываемся гостями двух хорошеньких учительниц, Уран и Саран, которые, заглушая национальную музыку на перроне, криками вопрошают, партию чего мы привезли продать и партию чего собираемся купить. Мы испуганно переглядываемся и вцепляемся в молоденькую библиотекаршу Баяртую, к которой приписан Николас, потому что из ее первых реплик ясен интерес к русским журналам, а не к русским товарам. Баяртуя едет с нами в гостиницу, лучшую гостиницу города, где воображение поражает комфорт и упирающийся в горы пейзаж за окнами. Мы садимся обедать в душном ресторане с шипящими, как змеи, фонтанами, к столу подскакивает желчная монголка и начинает вышвыривать застенчивую Баяртую из-за стола.
– Здесь места только для иностранцев! – говорит она.
– Но мы заплатим за нее! Мы отдадим ей свою порцию! Она с нами! – отбиваемся мы.
– Сюда пускают сегодня только иностранцев, и я не позволю ей сидеть за одним столом с вами! – щелкает зубами тетка и говорит по-монгольски такое, что Баяргуя, залившись краской, выбегает из зала. Мы сажаем ее в свой номер и утешаем.
– Это социалистический образ жизни? – спрашиваем мы.
– У нас так бывает всегда, когда человек получает немного власти, – отвечает Баяртуя, вытирая слезы.
…Мы идем на открытие фестиваля по центру раскаленного, обрамленного сизо-зелено-фиолетовыми горами города, вокруг нас разгуливают и валяются флегматичные коровы и козы, терпеливо уступают дорогу немногочисленные автомобили. На главной площади перед мавзолеем Сухэ-Батора сооружен помост, на помосте монгол, почему-то в синем, не национальном, а скорее рабочем халате, кланяясь, приветствует Урса, а Урс приветствует монгола. Караванцы сидят на горячем асфальте, намотав на головы свитера, вперемежку с аборигенами.
И у всех на глазах слезы, потому что не верилось, что доедем. И странное ощущение, что мы никуда не ехали, просто на центральную площадь вывозили декорации то Мавзолея Ленина, то мавзолея Сухэ-Батора, то Кировского муниципалитета, то Екатеринбургского музея, то Иркутского музыкального театра, то наливали Байкал. И выгоняли массовку. Сегодня массовка монгольская. Ведь пока поезд ведет центробежная сила, внутри него хозяйствует сила центростремительная, и психологическое время внутри поезда бежит отдельно от времени вокруг.