Меняю курс
Шрифт:
По требованию начальника авиационной школы в Алькала-де-Энарес майора Пепе Легорбуру, родом из Витории, меня назначили к нему заместителем. Между нашими семьями давно установились почти родственные отношения, и я уважал Пепе, как старшего брата.
Легорбуру был выдающимся человеком. По своему культурному уровню он значительно выделялся из нашей среды. Пепе много путешествовал за границей, любил музыку и довольно искусно играл на пианино, обладал тонким вкусом и качествами, редко встречавшимися среди военных, был умен и смел. У него имелись друзья во всех слоях общества - от высокомерного аристократа до каменщика. Он поддерживал дружеские связи с известными учеными и политиками.
Жил Пепе вблизи станции Алькала в комфортабельной квартире. Одну из ее комнат он уступил мне. Питались мы в таверне сеньора Маноло, находившейся в том же доме. Кормили там великолепно. Готовила жена Маноло, сеньора Алехандра, умевшая угодить своими блюдами всем гостям, включая настоящих гурманов. На стол подавали самое лучшее вино из Арганды - родины сеньора Маноло. Супружеской чете помогали две молодые хорошенькие и работящие племянницы. Эта семья необычайно внимательно заботилась о Пепе и обо мне. Мы всегда чувствовали их доброту и сердечность. Это было очень трогательно, и, естественно, мы отвечали им тем же.
Я так много говорю о Пепе и об Алькала потому, что тот период оказал на мою жизнь немалое влияние. Новое назначение мне очень нравилось. Всю неделю я много летал с курсантами школы, а в субботу мог отправляться на самолете, куда хотел. Тогда мы часто охотились с воздуха на дроф - глупых и пугливых птиц. Они водились в большом количестве у речки Тороте, протекавшей в шести километрах от аэродрома. Сначала мы низко пролетали над водой, и испуганные шумом мотора птицы тотчас поднимались в воздух. Тогда мы отделяли от стаи группу или одну самую большую дрофу и начинали преследовать ее, летя на близком расстоянии. Наиболее сильные из них выдерживали погоню минут двадцать, а затем сдавались и садились на землю. Мы снова заставляли ее взлететь, но через какую-нибудь минуту птица падала окончательно. Тогда мы опускались и забирали ее, соблюдая осторожность, так как дрофы больно клюются. [125]
В то время я часто встречался с подполковником Августином Муньосом Грандесом{61}, командовавшим батальоном велосипедистов в гарнизоне Алькалы. Он нередко обедал с нами, после чего мы играли с ним в бильярд, и он всегда обыгрывал меня. Я знал Грандеса с Африки. Как офицер он пользовался большим авторитетом. Во время войны в Марокко Грандес получил шесть или семь ранений и, несмотря на молодость, был произведен за военные заслуги в чин подполковника. Из стремления к оригинальности он носил иногда гражданский костюм, купленный без примерки в магазине «Эль Агила», и фуражку шарманщика, не обращая внимания на то, что думают по этому поводу окружающие.
Не знаю, по каким соображениям, но Пепе Легорбуру ненавидел монархию и диктатуру Примо де Ривера. Он симпатизировал и поддерживал контакт со многими генералами и политиками, противниками диктатуры. Среди них, я помню таких генералов, как Агилер, Батет, Нуньес де Прадо, и политиков Санчеса Герра, Алькала Самора{62} и Мараньона. В Алькала Пепе дружил с некоторыми республиканцами, среди которых был и сеньор Маноло - фанатик республики.
Легорбуру четко разделял своих друзей: одна группа состояла из людей высшего общества, мужчин и женщин, имевших обыкновение время от времени приезжать к нему, чтобы насладиться превосходными кушаньями сеньоры Алехандры. Пепе не скрывал перед ними своего отрицательного отношения к королю и диктатуре, но они не придавали этому большого значения и не воспринимали его речи всерьез. Следующая группа - интеллигенты-республиканцы, такие, например, как Мараньон. Пепе уважал и ценил в них больше интеллектуалов, чем политиков. В третью группу входили активные политические деятели - враги монархии и диктатуры. С ними Пепе связывала конспиративная деятельность.
Легко понять мое удивление, когда я узнал об этой стороне его жизни, столь новой для меня. Я не участвовал в деятельности Пепе. Но, поскольку мы жили вместе, поневоле многое знал о ней. Хотя Легорбуру никогда не пытался втянуть меня в свои дела, он питал ко мне полное доверие и поэтому [126] в моем присутствии не принимал никаких мер предосторожности. Я уважал его взгляды. С каждым днем они казались мне все более правильными.
По воскресеньям, а иногда и среди недели в таверну сеньора Маноло, закончив свою работу на стройке, приходил каменщик-социалист по имени Педро Блас. Он помогал обслуживать клиентов и таким образом зарабатывал дополнительно несколько песет, которые, несомненно, были ему очень кстати. Однажды строители объявили забастовку. Руководил ею наш знакомый Педро Блас, с которым Пепе и я поддерживали дружеские отношения. От него мы узнавали, как развиваются события на стройке: каковы настроения рабочих, какие трудности и т. п. Забастовка затягивалась, денег стало не хватать. Пепе Легорбуру с присущей ему решительностью вызвался помочь рабочим. Ему не пришло в голову ничего другого, как с группой летчиков организовать платный бой быков. Зная, что во время моих андалузских приключений я участвовал в бое быков, он решил привлечь и меня в качестве одного из тореадоров. Я не возражал, и прежде всего потому, что при нашем разговоре присутствовал Блас. Хотя планы Пепе я считал несколько утопическими, в глубине души возможность блеснуть в качестве тореро льстила мне. Тогда я видел только приятную сторону этой затеи и не думал о трудностях, с которыми столкнулся позже.
Мне пришлось на два дня уехать в Севилью. Возвратившись, к своему большому удивлению, я нашел приготовления к предстоящему бою в самом разгаре. Вместе со своими друзьями Пепе развернул бурную деятельность. Уже были напечатаны программы и афиши. Их расклеивали на улицах Алькалы, а часть отправили в аэроклуб, «Гран Пенья» и другие мадридские клубы. Когда я понял, что дело поставлено на вполне серьезную основу, меня охватило беспокойство. Я даже немного испугался, увидев свое имя на афишах, рекламирующих меня как первого матадора. Хотя я и участвовал раньше в бое быков и получил некоторые навыки, но тогда мои схватки с быками происходили среди знакомых мне людей и на маленьких импровизированных аренах. Кроме того, мне никогда не приходилось убивать быков, и я беспокоился, удастся ли мне сделать это по всем правилам - с одного раза или придется несколько раз колоть его, прежде чем я смогу его прикончить. С другой стороны, меня терзали сомнения, как я буду чувствовать себя на настоящей арене перед неизвестной мне публикой, заплатившей деньги за представление. [127]
На следующий день мы отправились на скотоводческую ферму, находившуюся на Хараме и принадлежавшую другу Легорбуру, выбирать молодых быков. Нас сопровождал «Студент» - тореадор высшей категории, согласившийся помочь руководить боем быков. Когда мы подошли к загону, хозяин, прежде чем выбрать для меня быка, спросил, убивал ли я когда-нибудь этих животных. Я ответил, что нет, не приходилось. Тогда он отобрал быка поменьше. Я сейчас же подумал: когда публика увидит меня, такого великана, рядом с этим насекомым, она тотчас начнет издеваться надо мной. А мне, честно говоря, не хотелось быть посмешищем. Тогда хозяин заметил, что животные в поле, да еще если смотреть на них, сидя верхом на лошади, всегда кажутся гораздо меньше, чем на самом деле. Он пытался убедить меня, что бычок не так уж мал. Но, донимаемый навязчивой мыслью, как бы не выглядеть смешным, я настаивал, чтобы дали большого быка. Но и второй показался мне маленьким. Видя мое упорство, торговец сдался, но предупредил, что выбранный мною бык великоват. Накануне корриды мы отправились на арену, чтобы посмотреть на наши будущие жертвы. Я попросил старшего пастуха показать моего быка. Он направил меня к одному из загонов. Я посмотрел в окошко и, к своему удивлению, увидел огромного, с внушительными рогами быка! Вернувшись к старшему пастуху, я сказал, что, видимо, произошла ошибка, этот зверь вовсе не мой, а предназначается, очевидно, для «Студента». Отлично помнивший нашу поездку на ферму, старший пастух очень спокойно, но с некоторой иронией ответил: никакой путаницы не произошло, этот зверь, как я его назвал, именно тот бык, которого я сам выбрал, и добавил, что не следует слишком беспокоиться, ибо быки в загоне кажутся больше, чем в действительности.
Я ушел с арены взволнованный. Последние слова старшего пастуха не успокоили меня. Животное казалось таким огромным, что не испугало бы разве только самого Хоселито{63}. Чем больше я думал о предстоящей корриде, тем сильнее нервничал. Я с ужасом отметил в себе симптомы, похожие на те, какие возникали у меня перед некоторыми опасными боевыми операциями в Марокко. У меня появился страх перед быком. Я знал, что иной раз даже знаменитые тореадоры теряли в таких случаях контроль над собой и самым постыдным образом убегали с арены на глазах у публики. Я спрашивал [128] себя: достаточно ли велики во мне достоинство и гордость, чтобы доминировать над остальными чувствами, и негодовал за то, что так глупо впутался в эту историю, из которой не знал, как и выйти. Уже какой раз мои честолюбие и тщеславие играли со мной злую шутку!
По мере приближения часа корриды я нервничал все больше и больше. Всю ночь я не спал, до утра проворочавшись на постели и думая о самых разных вещах. Вдруг мне в голову пришла не очень умная идея, но я все-таки немедленно осуществил ее. Вызвав своего денщика, я дал ему денег, чтобы он купил 40 или 50 билетов на корриду и раздал солдатам на аэродроме, предложив им разместиться на всех трибунах. И если публика начнет издеваться надо мной, они должны вступиться за меня. Зная их любовь ко мне, я верил: они не допустят никаких неприятных эксцессов.