Мера Наказания
Шрифт:
– Ма, Игоря помнишь, рядом вот жил. Через дорогу, - заплетающимся языком произносит Венька, глядя на мать.
– Здрасте, - кивает матери Веньки Гога и даже привстает с табуретки, чтобы тем самым выразить ей свое почтение.
– Это что такое?
– кричит им в ответ она, - это кто такой? Ты с утра пьяный! Тебе что говорили в суде и инспекции? Тебе что говорили? Скотина не послушная! Посадят скоро, а тебе все равно!
– Не ори!
– кричит Венька в ответ матери. Ему хочется показать Гоге, что он вырос. За семь лет он стал взрослым. И поэтому он здесь хозяин, а не эта шлюха, одряхлевшая не по возрасту от болезни, - Пшла спать обратно.
– Что?
– от болезни и наглости сына мать начинает задыхаться, - что ты сказал? Подонок, кормлю, пою, от тюрьмы спасаю, сдох бы уже от голода или посадили бы. И мне такое? Мне такое говоришь?
– Пшла, - смеется в ответ Венька, разглядывая трясущуюся от гнева рухлядь-мать. Когда-то она была красива. Очень красива, и ее любили.
– Сам спать пошел, пьянь и тунеядец, а этот пусть убирается отсюда, быстро!
– командует мать, словно хочет назло Веньке перечеркнуть его желание
– Никуда он не пойдет, он мне, как старший брат, - Венька перестает смеяться, - ему пока жить негде.
– Жить?
– кажется, что мать сейчас буквально разорвет на части, - одного долбоеба кормлю, теперь двух буду должна кормить? Вон отсюда!
– Мы работу-то поищем, - робко встревает молчавший до этого Гога.
– Вон!
– орет-хрипит мать, ей не хватает воздуха, осекается поэтому и уже шипит, - минута, все, вон, иначе к соседке пойду, вызывать милицию. Хватит, - уходит в комнату.
Пьяный Венька тоже готов взорваться и порвать ее, свою мать, намереваясь с этой целью отправиться за ней в комнату. Как могла она так с ним перед Гогой. Сука, никогда не думала о нем, никогда он не был ей нужен. Обуза-сыночек. Сыночек, пойди погуляй, сыночек, сходи в магазин на полчасика, шлюха. И даже сейчас одной ногой в гробу, и даже сейчас она не может пойти ему навстречу.
– Мне ментов не нужно, - дергает Гога Веньку за рукав, - пойду я, а то опять закроют. А мне еще рано, водку не допил. Бывай что ли.
– Ты что это?
– Венька сдувается и забывает о своем желании порвать мать, - я с тобой.
– Да?
– удивляется-радуется Гога, выпрямившись во весь свой рост, словно и не было этих семи лет.
– Да, - подтверждает Венька, забирая со стола оставшихся полбутылки водки.
На улице весна и оставшаяся водка кружат окончательно. И уже памяти нет, да и осознанья тоже. Допивают, закусывают вафельным тортом, ломая руками, бредут куда-то, кого-то задирают по улице, ржут. И менты уже ни по чем. Им не страшно. И что-то еще. Очевидно, было что-то еще. Но только Венька этого не помнит. Помнит только, что снится ему детство: мать, мужики и Гога, крепкий, сильный, мужественный словно отец, Гога. Он не знает своего отца. Он не знает, был ли вообще когда-либо рядом с ним отец, кто он такой, где он, что с ним. Может быть, он и сейчас где-то рядом, а может быть, он был одним из тех многочисленных мужиков, которые постоянно приходили к его матери. Только он, Венька, ничего не знает об этом. Мать не рассказывала об этом ему. "Сыночек, солнышко, пойди, погуляй, на улице так хорошо, а мы с дядей Женей пока приберемся в комнате". Ага, как же, прибрались мятой простынью и скинутым на пол одеялом. "Сыночек, это дядя Антон, хочешь, он будет твоим папой?" Может он и был папой? "Сладкий мой, вот тебе денежка, сходи в магазин, купи себе мороженого. А мы с дядей Сережей пока пельмени варить будем, поэтому быстро не приходи, чтобы пельмени успели свариться". Мерзкие, склизкие пельмени. Он ненавидит их. Малыш, пришедший не вовремя домой, дрожащий от страха, вызванного неизвестными ему стонами и охами. Осторожно выглядывает из-за дверного проема в комнату. Там непременно должно быть Чудовище, которое обижает маму. Теплые струйки бегут по детским ножкам, на шортиках спереди появляется мокрое пятно. Но он спасет ее, он должен спасти свою маму. Чудовища, заметив его, вскакивают с измятой постели. Одно - растерянное, впопыхах натягивает штаны. Другое - неудовлетворенное, кричит и злится ему: "Ты что здесь делаешь? Ты должен быть на улице!" "Попить пришел", - оправдывается-плачет малыш, на улице жарко. Потом уже позже, на кухне, когда первое Чудовище ушло: "Дядя Семен просто делал мне массаж, мы так с ним в доктора играли, он меня лечил". Доктор, твою мать.
Потом был Гога. Венька точно не помнит, как познакомился с ним. Это было давно, и он был еще мал. Очевидно, что на улице. Взрослый Гога и маленький Венька. Гога-заступник, гоняющий пристающих к Веньке дворовых пацанов. Пацаны боялись и Веньку больше не трогали. Обходили стороной. И даже, наверное, завидовали тому, что у Веньки есть Гога. Защитник. А у них его нет. Еще был велосипед. У Гоги. И Гога катал на нем Веньку. По городу, весело и задорно, по этим дорогам, по которым они шли вчера. Были две самодельные удочки, они с Гогой сами смастерили их. И они ловили на городском пруду рыбу. Какую-то мелочь, похожую на кильку, которую ели вчера на кухне. А бывало, что уходили за город, на озеро, и там уже попадалась рыба покрупнее. А еще там Венька научился плавать. Гога научил его этому. Затащил сопротивляющегося на самую глубину и отпустил. И Венька поплыл, по-собачьи, неловко истерично барахтаясь, захлебываясь водой, но поплыл. Сам. Что еще было? Да, вот, Гога любил травить всякие байки. И много рассказывал маленькому Веньке обо всем, за жизнь. О людях-мудаках, о нищете в своей семье, о несправедливости и безработице, о пацанах-бандитах, и даже, кажется, о зоне. Дядька сидел там, говорил. Венька слушал с открытым ртом и старался все запомнить. Дома мать не вела с ним таких разговоров и ни о чем ему не рассказывала, а больше рассказывать было некому. Только Гога. Венька рос, менялся и Гога. Где-то работал, потом - нет. Был период, когда Гога стал пропадать. Венька тосковал и искал Гогу по городу. У Веньки больше не было друзей, только он. Затем все прояснилось. Оказывается, у Гоги появилась девушка. Он даже познакомил ее с Венькой. Девушка проживала в соседнем районе и училась в последнем классе. Она сразу не понравилась Веньке. Юбка до трусов и глаза блядские, как у его матери. Венька ревновал, когда они вместе ходили по городу. И понимал, что он для них лишний. Это понимали и они, и старались избавиться от Веньки. Венька злился, ему хотелось убить эту девушку с пшеничными волосами, и в голове опять мелькало: "Солнышко, пойди, погуляй, на улице так хорошо, а мы с дядей Женей пока приберемся в комнате; сладкий мой, вот тебе денежка, сходи в магазин, купи себе мороженого". Потом девушка пропала, а Гога стал пить. Пить по-черному. Несколько раз Венька даже таскал его до квартиры. Позвоночник трещал. Но Венька был счастлив. Гога вернулся! Один. Без нее. Венька не спрашивал, он сам понял. Пшеничная юбка до трусов бросила Гогу. Или как-то так. Гога поэтому и запил. Он сам догадался, ведь ему тогда уже исполнилось двенадцать лет. И вот в этот период он и научился у Гоги курить, а еще впервые попробовал алкоголь. А потом пропал и Гога. Как-то резко и внезапно. Еще вчера расходились, договаривались на послезавтра, на лавочке, вечером. А послезавтра лавочка была пуста, без Гоги. Пуста она была и в следующие дни. Венька приходил каждый день, как послушная собачка, потерявшая хозяина. Нюхал ноздрями воздух, словно по запаху хотел отыскать Гогу. Но Гоги не было. Бродил по улице в надежде отыскать, заходил в ближайшие магазины и даже кабаки. Может опять запил? Из кабаков выгоняли. Но Гогу не находил. Может опять кто-нибудь с блядскими глазами? Осмелился, сам пришел к той квартире, откуда вчера их выгнал бугай, пообещав вызвать милицию. Позвонил, дверь открыла сестра. Та, которая потом с хачиком.
– А можно Гогу?
– спросил робко.
– Его нет, - ответила сухо.
– А где он?
– чуть осмелев.
– Сидит, - пояснила.
– Где сидит?
– не понял.
– В тюрьме-где, - рассмеялась и захлопнула дверь.
Так и пропал Гога, самый дорогой и близкий для него человек. Его друг, защитник, наставник, покровитель, авторитет, словно отец. Человек, заменивший ему отца. Венька плакал, помнит, что шел по улице и плакал. А еще был дождь. И Венька не знал, дождь ли это, или так много слез на его лице. Не верил, бродил-искал по улицам. И даже убежал из дома, хотел поехать в соседний район, может быть, Гога там. Поймали сотрудники, вернули домой. Так впервые в жизни и познакомился с милицией. А мать впервые в жизни выпорола его. До крови на жопе. Орал дуриком и даже кусался. Ходил опять к Гоге домой. Снова сестра. Спрашивал, где сидит и как попасть к нему в тюрьму. Опять в ответ смеялась, говорила, что далеко и надолго, и советовала, как попасть: "Ограбь кого, или кирпичом по башке". Учеба стала совсем безразлична. Он и раньше забивал. Но Гога советовал, что нужно учиться, без учебы никуда, будешь нищим как он и его семья. Поэтому, слушаясь, пытался учиться. А теперь, без него забил окончательно. Мир сузился и завертелся. Все стало неинтересно. Еле девятилетку. Все как собачка в поисках нового хозяина. Нового отца, который бы заменил Гогу. Подсознательно. Искал-не находил. Потом друзей. Знакомился, тусовался. Похожие пацаны, обездоленные, не согретые. Чешущиеся постоянно от нехватки чего-то в жизни. Почти одной крови. Оказалось, что он не один такой. Пил-гулял с ними, дебоширил, колымил, таскал цветмет, окончательно забил на мать. Потом по пьянке глупость с телевизором. А потом вот и еще. И стало страшно. Вот так и целых семь лет, как одним долгим днем. А теперь Гога вернулся. Очевидно, где-то там, на небе смилостивились над ним никчемным и вернули ему Гогу. Но уже совсем не того Гогу, каким он был в начале этого долгого дня, да и его самого - совсем не того. Но он счастлив. Счастлив сегодня.
– Бля, башка трещит, - стонет-жалуется. И Венька просыпается от голоса Гоги. У него тоже раскалывается голова. А еще сухо во рту. Целый бы пруд выпил, на котором когда-то рыбачили.
– Как мы здесь оказались?
– удивляется и оглядывается в темноте. Оказалось, что уже ночь, а они где-то за городом, валяются в перелеске. То-то было холодно сквозь сон. А еще рядом дорога железная. Поезд шумит, и земля чуть подрагивает.
– Хер его знает, не помню ничего, - отзывается.
– И я тоже, - соглашается Гога, - конечно, литруху уговорили, на голодняк почти.
Слова напоминают о голоде. В животе скребется. Но лежат-разглядывают звезды.
– Давно звезд не видел, - сообщает Гога, - лет сто. Яркие какие-то, аж глаза слепят.
– Камера очевидно с потолком была, - пытается шутить Венька, но Гоге не смешно. "Герой!
– думает-восхищается Гогой Венька, вспоминая его вчерашний рассказ, - Шмару от изнасилования спас, а сам пострадал. Несправедлива жизнь. Ужасно, как несправедлива. Заступился за человека, и посадили на семь лет".
– И что теперь?
– спрашивает Гога.
– А давай желанье загадаем, - не понимает вопроса и предлагает Венька, наблюдая за падающими звездами. Звезда падает и он успевает про себя первое, что приходит в голову: "Хочу, чтобы он был со мной".
– Так что теперь?
– повторяет Гога.
– Есть мысля!- вдруг оживает Венька, ему хочется быть полезным Гоге. Ему нравится быть ему полезным.
Тонька живет за городом. В километрах десяти. В деревне на тридцать дворов. В старом, завалившемся на левый бок доме. Еще есть маленький огородик. Одна. Родаки давно на том свете. Смотрят, наверное, из-за звезд и из-за солнца и переживают за нее. Есть еще младший брат. Через него Венька и знает Тоньку. С братом познакомился в охоте за цветметом. Потом несколько раз бухали у него в деревне. Оставался ночевать. Так и познакомился с Тонькой. Но брат уже года два как сидит за грабеж сразу с первой ходки. И Тонька одна. Ей под сорок, она доярка. Запивает периодически по страшному. На пару недель. С работы гонят, но затем берут снова. Работать доярками некому, тем более за четыре штуки. Одно радует Тоньку, молоко можно тырить. Иногда им приторговывает на рынке в городе. А так все больше себе. С молоком уже не так голодно. Венька все это знает. Он с пацанвой несколько раз приходил к Тоньке, когда ее брата уже посадили. И они снова бухали. К Тоньке можно приходить и ночевать, она рада, когда сама бухает. Но когда в завязке - злится гостям, поскольку опять придется развязываться. Они долго идут по проселочной дороге, почти часа три. Уже светло, и приходит день. А Венька задумался и гадает, в каком состоянии Тонька. Вот бы хорошо, если бы бухая, ведь, если трезвая, то развязывать им ее нечем.