Мера Наказания
Шрифт:
Тонька пьяная и добрая. От нее пахнет дымом печки. Сначала не узнает, Венька напоминает ей о его предыдущих к ней походах с пацанвой. "А, это ты тогда на стол нассал", - вспоминает Веньку она и приглашает в хату. Венька смущается, ему стыдно перед Гогой, хотя, действительно ли он ссал на Тонькин стол, Венька не помнит. Пьют самогон, запивают молоком и закусывают вареной картошкой. Хорошо! Благодать теплом по телу. Из-за вчерашнего быстро пьянеют.
– Тонь, это, поживем чуть у тебя, а?
– спрашивает Венька,
– Поможем че, по хозяйству если, - добавляет Гога.
– Или коров доить, - смеется Венька.
– Ты на стол больше не ссы только, - предупреждает пьяная
Следующих два дня они толком и не помнят. Все как в один. Тонька варила прошлогоднюю из погреба картошку. Бегала куда-то за самогоном, а они в - в сельпо за куревом. Запивали молоком и орали песни. Крутится, вертится над головой. Судили парня молодого. Терялись в пьяном беспробудном сне и падали под стол.
– Я, говорит мне, смотрящий в этой хате, а ты будешь пидором, - рычал-рассказывал Гога, на губах выступала пена.
– Так и сказал?
– охала Тонька.
– А ты чо?
– замирал в ожидании дальнейшего развития событий Венька. Слушал Гогу с открытым ртом, как в детстве.
– А я ему по хлебалу сразу, он со шконки брык и все, - продолжал хвастаться Гога и размахивал руками, демонстрируя, как в театре.
– И все?
– Не, тут еще пару блатных подорвались, но я то тоже не лыком шит. Помнишь?
– Венька согласно кивал и любовался Гогой, словно и не замечал наступивших в нем перемен.
– Ну, короче, дернул я их. Одного хлебалом в парашу даже. А мужики не полезли. Сидели, радовались. Блатняк их совсем зашугал. А тут я. Короче, говорю им, теперь я тут буду смотрящим.
– А они?
– Чо они? Быдло-мужики, согласились. Поэтому можно там жить, если правильно себя вести и не давать в обиду.
– Молодец!
– восхищался Гогой Венька, разливая остатки по стаканам. А Тонька строила Гоге глазки. А потом вновь пелена тумана и беспробудный сон.
Проснулся как-то. День или ночь - не понял. За стенкой скреблись, и кровать скрипела. Замотал головой, чтобы прийти в себя. За стенкой пьяно смеялась Тонька. "Огуречик-корнюшончик! Пиписюнчик! Ха-ха-ха-ха..." - ее голос, точно. И сразу же кто-то по-звериному зарычал, словно ранен и в загоне. По флажкам красным. А потом хрясь чем-то звонким об стену. И что-то разбилось. Венька очнулся окончательно. Вскочил с лежанки возле печки, споткнулся, упал, поднялся и в соседнюю комнату. "Ты чего, сука!
– оттуда уже вновь Тонькиным голосом. Только теперь не смеется, а зло так, словно курица-наседка, спасающая цыплят: - посуду в моем доме бить! Хер обрезанный!" И Гога ему навстречу в коридоре, сшиб в темноте. Венька об косяк, аж искры из глаз. Но быстро очнулся, помотал головой. Вроде как тишина. Может приснилось все? Осторожно в комнату, из-за дверного проема, как тогда, в детстве. В ожидании Чудовищ. Свет горит. Тонька спит на полу. Полуголая. Груди обвисшие на один бок скатились, прилипли друг к другу, как два полупустых мешка. Тихо так, все. Может и приснилось. Только скулит кто-то рядом за печкой и хлюпает носом. Гога, такой маленький и беззащитный. Сложился, обхватив руками голову и ноги. Скулит. "Брат ты чего? Брателла, ты чего?" - тормошит его Венька. А Гога в ответ уже воет. На кухне Венька находит остатки самогона. Несет за печку. "Ну его на хер, давай выпьем, а?" - а потом опять пелена тумана и беспробудный сон...
А когда вновь проснулся, словно и не было ничего. Только Тонька злая. Дверьми постоянно хлоп и хлоп. "Я на работу!" - орет уже с улицы. Но трезвая она всегда злая. И Гога не за печкой, а за столом. Остатки вчерашней трапезы подбирает. Такой, как раньше. При виде его, Веньки, крепкий и подтянутый с расправленными плечами. Только задумчив чуть. "Приснится же такое", - думает Венька и присоединяется к завтраку.
– Какое число сегодня?
– хмуро спрашивает Гога и старается не смотреть на Веньку.
– Хер его знает, - не знает Венька. Гога задумчиво пялится в стену, подсчитывает. Хлопает себя по лбу.
– Дней пять уже наверно, ептыть, - роется по карманам валяющегося на полу пальто. Вытаскивает оттуда мятые бумажки, - мне же на учет вставать! Совсем забыл. Опять посадят!
– руки трясутся с похмелья или от страха.
– Куда вставать?
– не понимает Венька.
– На учет, в ментовку, после освобождения, - непослушные руки не попадают в рукава, - а я срок прошляпил. Пипец.
– Это всем так?
– спрашивает Венька. От слова "посадят" у него тоже холодеет внутри.
– Нет, не всем, мне, - бурчит в ответ Гога и тоже зло хлопает дверью.
До города добираются пешком где-то к обеду. Гога сильно сдает к концу пути. Сильно устал, не слушаются ноги. И пот градом. А Венька лишь чуть.
– Ты это, не ходи со мной, - говорит Гога возле отделения милиции и отводит глаза. А от усталости своей вроде бы как и обмякает даже, - ты говорил, что и сам под криминалом? Нельзя, чтобы нас вместе в ментовке.
– Ага, - соглашается Венька, - я тогда это, до дому пока. Давай на лавочке, где обычно, через час.
– Заметано, - кивает Гога и пытается отдышаться после трудного пути.
– А тебя точно опять не посадят?
– уже уходя, спохватывается Венька. И опять холодеет внутри. А вдруг, как тогда, лавочка будет пуста. И Гога не вернется.
– Шли бы они. Мне жить негде, так и объясню. Какой им на хер учет, по какому адресу?- Гога кажется Веньке вновь решительным и смелым, как тогда, в детстве, а потом зачем-то не в тему: - не знаю. Будь что будет.
Матери дома нет, на дневной смене. Венька жадно набрасывается на еду, хрустит крекерами вперемешку с остатками жареной картошки, запивает рассолом из банки с маринованными огурцами. В животе все радостно урчит и отзывается. Потом бежит в зал, роется в обшарпанной стенке. Пусто. К матери в комнату, копается в ее вещах, переворачивает подушки и постельное. Пусто. Где же теперь она заныкала? Находит в прихожей, в шкафу, под стелькой прохудившегося десятилетнего зимнего сапога. Десять по сто. Целая штука. Подпрыгивает от радости. Похмелья словно не бывало. На лекарства копит или на похороны. Но ему все равно. Не в первый раз. "Йес!" Чувствует, как обрадуется деньгам Гога. И от этого почти счастлив. Но почему почти? Представляет, как сунется в облезший сапог мать, а там пусто. Как изменится ее лицо. Наверное, опустится-сядет на кровать, обхватит голову руками и даже заплачет. Настроение меняется. Злится-скрипит зубами, показывает стене грязный кулак, будто там мать. "Ну тебя, пусть долбари твои бывшие о тебе беспокоятся, лечат или гроб покупают!". В квартире внезапно становится тесно, что-то душит его снаружи и изнутри. Но ему больше нет необходимости оставаться здесь. И он выбегает на улицу.
На лавочке беспокойно, как тогда, в далеком детстве. Сидит, вертит головой, высматривает Гогу. "Неужели закрыли? Учет какой-то, херня полная. Вышел человек на свободу и опять в тюрьму". Холодок внутри, аж до мошонки. Не дожидается, идет к ларьку. Покупает пиво и сухарики. Возвращается на лавочку. Чуть отпускает. Хрустит-глотает. Собирается за второй, когда появляется Гога. Гога угрюм, но заметив на лавочке Веньку, а затем и бутылку из под пива возле него, меняется и становится похожим на того самого Гогу: Гогу-рассказчика о своей житухе на зоне.