Мера отчаяния
Шрифт:
— Угу. А долго вы будете ругаться?
Он пожал плечами. Откуда ему знать?
— Ну, тогда я все съем. На случай, если долго.
— Почему?
— Потому что это значит, что обед будет нескоро. Так всегда бывает.
Он протянул руку к пакету и достал несколько fave, тщательно выбирая, чтобы все шоколадные достались ей.
— В таком случае я постараюсь не ссориться.
— Хорошо. — Она повернулась и зашагала по коридору в свою комнату, унося пакет. Через несколько мгновений Брунетти последовал за ней и, дойдя до двери кабинета Паолы, остановился и постучал.
— Avanti, [11] —
Она сидела за столом, как всегда, когда он возвращался домой с работы; перед ней лежала стопка бумаг, на кончике носа блестели очки: она читала. Она подняла глаза, искренне улыбнулась, сняла очки и спросила:
— Как все прошло в Тревизо?
— Иначе, чем я предполагал, — ответил Брунетти и отправился через всю комнату на свое привычное место на старом пухлом диване, стоявшем у стены справа от ее стола.
11
Войдите (ит.).
— Он даст показания? — спросила Паола.
— Он рвется дать показания. Он сразу же узнал человека на фотографии и завтра приедет сюда, чтобы опознать подозреваемого лично, но, по-моему, он уверен. — На лице Паолы изобразилось явное изумление, и Брунетти добавил: — Он из Салерно.
— Он действительно рвется выступить свидетелем? — Она не пыталась скрыть своего удивления. Когда муж кивнул, она попросила: — Расскажи мне о нем.
— Маленького роста, лет сорока, у него жена и двое детей, работает в пиццерии в Тревизо. Живет здесь вот уже двадцать лет, но по-прежнему каждый год ездит на Сицилию в отпуск. Если есть возможность.
— Его жена работает? — поинтересовалась Паола.
— Уборщицей в школе.
— А что он делал в банке в Венеции?
— Платил кредит за квартиру. Здешний банк поглотил тот, который давал ему ипотеку, так что раз в год он приезжает сюда, чтобы заплатить. Если он делает это через банк в Тревизо, ему начисляют комиссионные — двести тысяч лир, вот почему в тот выходной он отправился в Венецию.
— И стал свидетелем ограбления.
Брунетти кивнул.
Паола покачала головой:
— Удивительно, что он решился свидетельствовать против преступника. Ты говоришь, арестованный замечен в связях с мафией?
— Его брат. — Сам Брунетти не сомневался, что они оба замешаны.
— И человек из Тревизо об этом знает?
— Да. Я ему сказал.
— И по-прежнему хочет свидетельствовать? — Брунетти снова кивнул, и Паола проговорила: — Тогда, быть может, у всех нас еще есть надежда.
Брунетти пожал плечами, осознавая, что с его стороны несколько нечестно, а может быть, и очень нечестно — не передать Паоле слова Яковантуоно, что нужно вести себя храбро ради детей. Он поудобнее улегся на диване, вытянул ноги и скрестил лодыжки.
— С той историей покончено? — спросил он, зная, что она поймет.
— Не думаю, Гвидо, — ответила она с сомнением и сожалением в голосе.
— Почему?
— Потому что в газетах написали о случившемся как об обычном акте вандализма — из той же серии, что перевернутая урна или вывороченное сиденье в поезде.
Брунетти промолчал, хотя его так и подмывало возразить,
— Это не случайность, Гвидо, и никакой не вандализм. — Она закрыла лицо руками, ее голос звучал глухо из-под сомкнутых ладоней: — Люди должны понять, почему это произошло, они должны знать, что эти типы занимаются отвратительным, аморальным делом и их нужно остановить.
— Ты подумала о последствиях? — спросил Брунетти ровным голосом.
Она убрала руки и внимательно посмотрела на него:
— Я двадцать лет замужем за полицейским — конечно, я подумала о последствиях.
— Для тебя?
— Да.
— А для меня?
— Конечно.
— И они тебя не пугают?
— Пугают. Я не хочу потерять работу, не хочу, чтобы твоя карьера пострадала.
— Но?..
— Знаю, ты считаешь, я занимаюсь показухой, Гвидо, — произнесла Паола и продолжила, прежде чем он успел что-либо возразить: — И ты прав, но только отчасти. Все не так, совсем не так. Я делаю это не для того, чтобы попасть в газеты. Признаюсь тебе, я боюсь тех бед, которые наверняка обрушатся на нас в результате. Но я должна это сделать. — Он вновь попытался возразить, но она не дала: — То есть кто-то должен это сделать, или же, если пользоваться безличной формой, которую ты так не любишь, — она мягко улыбнулась, — это нужно сделать. — Не переставая улыбаться, она сказала в заключение: — Я готова выслушать все, что ты скажешь, но не думаю, что изменю свое решение.
Брунетти поменял положение ног — теперь левая оказалась сверху — и заметил:
— В Германии новое законодательство. Теперь они могут преследовать немцев за преступления, совершенные в других странах.
— Я знаю, знаю. Читала статью, — сказала она резко.
— И чем ты недовольна?
— Один-единственный человек был приговорен к нескольким годам тюрьмы. Big fucking deal, как говорят американцы, — подумаешь, делов-то! Сотни, тысячи людей ездят в секс-туры каждый год. Тот факт, что одного из них посадили в тюрьму — в комфортабельную немецкую тюрьму, с телевизором и еженедельными посещениями жены — не помешает остальным ездить в Таиланд.
— А то, что ты собираешься сделать, помешает?
— Если никто не будет организовывать подобные туры, заказывать номера в гостиницах, питание, гидов, которые отвозят этих «туристов» в бордели, тогда, думаю, меньше народу станет ездить. Знаю, этого мало, но хоть что-то.
— Они будут добираться туда самостоятельно.
— Их станет меньше.
— Но все-таки кто-то ведь все равно поедет?
— Вероятно.
— Тогда зачем все это?
Она с досадой покачала головой.
— Думаю, ты говоришь так, потому что ты — мужчина, — сказала Паола.
И вот тут Брунетти разозлился:
— И что это значит?
— Это значит, что мужчины и женщины по-разному смотрят на насилие. И так будет всегда.
— Почему? — Голос его звучал ровно, хотя оба они чувствовали злость, которая стеной встала между ними.
— Потому что, сколько бы ты ни пытался представить себе суть проблемы, для тебя она всегда останется лишь упражнением ума. С тобой такого не может случиться, Гвидо. Ты большой и сильный, а еще ты с детства привык к разного рода насилию: футбол, драки с мальчишками, в твоем случае — еще и полицейская школа.