Мера воздаяния
Шрифт:
– Куда же подевались эти двести с лишним?
– Да кто куда: старичьё на кладбище переместилось, а большинство разъехались, в тот же Ольмаполь, к примеру.
– А вы?
– А я здесь доживаю. Некуда мне подаваться и незачем.
– Не скучно?
– Нисколько. Это моя сторона. Я в этих местах родился и прожил всю жизнь. Мне здесь хорошо и дышится, и думается.
– Думается о чём?
– Обо всём. О прошедших годах, о делах своих сделанных и несделанных, о друзьях-товарищах, переселившихся в мир иной. О детях непутёвых, забывших родимый край.
– Ладно, пойду. Всего доброго, дедушка!
– Прощай, мил человек.
Машина моя стояла перед домом Дарьи Михайловны, и, перед тем как
– Смотри-ка, в лес ещё ходит, Абрек, – промолвила она, едва заметно улыбаясь.
Из предыдущих её рассказов я знал, что Абрек – это прозвище Ивана Кузьмича, данное ему за неуёмный вольный характер. Во всё время проживания в Салымовке после бегства из режимного лагеря я ни разу не сталкивался с ним, потому как мы с Петром избегали встреч с людьми и обходили их далеко стороной. Но видел иногда его копошащуюся фигуру на другом конце улице, а он меня – нет по причине ухудшившегося зрения.
По словам Дарьи Михайловны, в молодости этот Абрек был красавчиком и известным на всю округу любителем погулять, и что у него родились двое сыновей от своей жены и ещё пятеро – от разных молодаек и девиц как в Салымовке, так и в соседних сёлах. И все они были Абреки: Николай Абрек, Яков Абрек и так далее. Все семеро давно разъехались по сторонам.
– Навещают отца? – спросил у неё.
– Нет, – ответила она. – За последние лет десять ни разу не видела, чтобы приезжали. И он не говорил. Да и что им тут делать среди избяных развалин! Только прошлое вспоминать и настроение портить себе.
Однако, лихой поначалу, к средним годам Кузьмич остепенился, прекратил разгул и дорос до бригадирства в местном колхозе имени Ленина.
По истечении ещё нескольких месяцев, прикинув так и эдак, я решил, что надо ехать в Ольмаполь. Чтобы исполнить обещание, данное Татаринову. И сказал об этом своей дорогой Наталье Павловне.
У нас состоялся трудный разговор. Она настаивала, чтобы я забыл о поездке и оставался в Торонто.
– Подумай сам, Измайлов! – говорила Наташа; после переезда в Канаду иногда она называла меня по фамилии – для контраста с повседневными нежностями и ласковыми словами. – Мы только начали жить по-человечески и совершенно в безопасности. У нас семья, дети, дом полная чаша. По достатку мы во всех отношениях соответствуем уровню среднего класса канадского общества – одному из самых высоких в мире, и в разумных пределах можем всё себе позволить. Я хорошо зарабатываю продажей своих картин. Тебе не меньший доход приносит пение в ресторане «Калина красная».
С практической точки зрения она была права, но сердце моё подсказывало, что надо ехать. Пусть это и связано со многими рисками. Правоохранительная система могла схватить меня, как только я сойду с трапа самолёта. Возможности охотников за головами неисчерпаемы. Что я, беглый каторжник, противопоставил бы им, кроме постоянной готовности снова дать дёру? Свободно и выстрел можно схлопотать в затылок или в спину. А стрелки без зазрения совести отпишутся, что при попытке к бегству.
– Чтобы услышать твой голос, – между тем продолжала жена, – приезжают даже с тихоокеанского побережья и со всех концов Соединённых Штатов. Даже Волынцев приходит послушать, – Евгений Волынцев был крупным миллионером и владельцем сети ресторанов в Канаде, включая «Калину красную». – Денег у нас – куры не клюют, нам на всё хватает и ещё остаётся на благотворительность. В России ни тебе, ни мне и не снилась такая обеспеченность.
Она запнулась, вздохнула глубоко, взглянула на меня с сожалением, ещё раз вздохнула, и я подумал, что «воспитательная процедура» закончилась, но ошибся.
– Я там только что не нищенствовала, – сказала Наташа, возобновив монолог. – И тебе, мягко говоря, не доводилось
Согласно этому контракту я выступал в ресторане по уик-эндам и праздничным дням как шансонье, исполняя блатную лирику и русские романсы – старинные и современные. Под псевдонимом Исмаил Валентано. Гостями заведения большей частью были выходцы из стран распавшегося Советского Союза. Мой певческий труд очень даже неплохо оплачивался, Наташа, ещё раз отмечу, была выдающейся художницей, известной на всём континенте. Её картины действительно брали, едва ли не выстраиваясь в очередь, и они приносили бесчисленные доллары.
Жили мы, можно сказать, припеваючи, ни в чём себе не отказывая, и у нас всегда были тугие кошельки. После российских денежных нехваток это долго было непривычно, особенно на первых порах; иной раз я голову ломал, думая, на что истратить полученные ресурсы, явно избыточные.
Но до конца дней своих не простил бы я себе пренебрежение просьбой Филиппа Никитича.
Глава вторая. Взгляд в прошлое
Целый час, наверное, Наталья Павловна взывала к моему рассудку. Я в основном молчал, иногда только отделываясь неопределёнными фразами или поддакивающими словами наподобие «да-да», «конечно, милая».
Перед глазами же каскадом видений проносилось всё моё прошлое начиная с четырёхлетнего возраста, когда у меня впервые обнаружились признаки певческого голоса и то, что я в точности могу подражать щебету птиц и крикам домашних животных. А годами десятью позже, с развитием голосового аппарата – и пению других людей, включая великих исполнителей.
Затем яркая полоса бесшабашной подростковости. Особенно, когда учёба в музыкальной школе сочеталась с занятиями в секции рукопашного боя.
И на этом фоне – игра на аккордеоне или гитаре и блатные песни в закуточном углу нашего двора в окружении приятелей из числа мальчишек и девчонок и их восторженные возгласы по поводу моего искусства. А также драки с местными гопниками, верховодом которых был один отпетый по фамилии Ерманков, на год или два старше меня. Как сначала они били меня, а спустя недолгое время – я их, когда уже обрёл определённое мастерство рукопашника, участвуя в секционных единоборствах и разных соревнованиях – городских и областных.
Ах, какое это было весёлое залихватское время, полное уверенности в себе и счастливом обеспеченном будущем со всеми его удовольствиями!
Далее шестилетняя армейская служба в спецназе ВДВ и участие в боевых операциях на Ближнем Востоке, где чаще всего я выступал в качестве снайпера.
К моральному своему удовлетворению, ни одного человека я тогда не убил, а только ранил около двух десятков аскеров из числа противника – не очень тяжело, задев лишь мышечные ткани конечностей, не сомневаюсь в последнем. Убийство всегда было и остаётся противным мне, многогрешному.
И столько же лет отбывание наказания в колонии строгого режима «Полярный медведь» – по ложному обвинению, отгораживавшему ольмапольских мажоров, действительных участников преступления.
Тот роковой вечер, направивший меня на режимнолагерную стезю, запомнился во всех нюансах, словно всё происходило только что.
После дембеля я приехал в родной город. Был тихий вечер, смеркалось. Я шёл от автобусной остановки домой к матери; она готовилась встретить меня и уже накрывала на стол – мы всё обговорили по телефону, и душа пела в предвкушении радостных счастливых минут. По окончании застолья я намеревался отправиться к своей девушке, с которой познакомился в последний отпуск и на которой собирался жениться.