Мэри Бартон
Шрифт:
– Ах, милочка, ведь я его мать, а я так мало для него сделала, так мало могу сделать! Вот что меня мучает! Я точно ребенок, у которого заболела мама: он и стонет и плачет навзрыд, а поделать ничего не может. Голова моя ничего не соображает, и у меня нет даже сил плакать.
И она запричитала еле слышно, упрекая себя за то, что не может сильнее выразить свое горе, как будто крик, слезы или громкие возгласы лучше выражают тяжесть, давящую сердце, чем такой вот взгляд, такой вот тоненький, слабый, изменившийся голос!
Но подумайте о том, каково было Мэри! Представьте себе (ибо я не могу этого вам описать), какие полчища мыслей сходились и сражались
Вскоре Мэри принялась обдумывать, нельзя ли избавить бедную мать от необходимости опознавать в суде пистолет. Сама она ни разу не упомянула о вызове за все утро, и Мэри уже решила, что, должно быть, она забыла о нем. Ведь, наверно, можно найти способ уберечь ее от лишнего страдания. Надо поговорить об этом с, Джобом, а если потребуется, то и с мистером Бриджнорсом, невзирая на его умение доискиваться до истины, ибо последние два дня Мэри так боролась с собой и одержала такую победу (хотя сердце у нее и обливалось кровью), так умело скрывала свою муку, прятала горе и недоумение, что постепенно уверовала в свои силы: теперь она может встретиться с кем угодно и выдержит, чего бы ей ни стоило сохранять маску спокойствия.
Поэтому едва кончилась утренная служба в церкви и миссис Дейвенпорт зашла узнать о здоровье больных и выслушала то, что сообщила ей Мэри (а Мэри сообщила, что миссис Уилсон чувствует себя гораздо лучше, чем они ожидали накануне вечером), – словом, как только эта добросердечная, умеющая быть благодарной женщина вошла, Мэри, сообщив ей о своем намерении, отправилась за доктором, лечившим Элис.
Он как раз отдыхал после утренних визитов и с удовольствием предвкушал воскресный обед; это был добродушный человек, которому трудно было усмирить свой веселый нрав и не выказывать легкомыслия даже у постели больного или умирающего. Он, несомненно, ошибся в выборе профессии, ибо ему доставляло подлинное наслаждение видеть вокруг себя жизнерадостные лица.
Однако сейчас он поспешил принять участливый вид, с каким надлежит врачу выслушивать пациента или друга пациента (а лицо у Мэри было такое бледное, грустное и взволнованное, что ее можно было принять и за того и за другого).
– Ну-с, дитя мое, что привело вас ко мне? – спросил он входя в свой кабинет. – Вы-то, надеюсь, вполне здоровы.
– Я бы хотела, чтоб вы зашли посмотреть Элис Уилсон… и миссис Уилсон тоже.
Он поспешно надел плащ и шляпу и тотчас вышел вместе с Мэри.
Сокрушенно покачав головой у постели Элис (словно надо было оплакивать то, что столь чистая, добрая и праведная душа, хоть и принадлежащая совсем скромной христианке, приближается к желанному приюту) и пробормотав несколько слов, которые обычно говорят, когда нет надежды и надо подготовить близких к концу, он, повинуясь взгляду Мэри, подошел к миссис Уилсон, безучастно сидевшей в своем кресле, и стал задавать ей обычные вопросы.
Она ему на них ответила и дала себя осмотреть.
– Ну, как вы ее находите? – взволнованно спросила Мэри.
– Видите ли… – начал он, догадываясь, что от него ждут вполне определенного ответа, но не зная, какой приговор устраивает больше его слушательницу – благоприятный или неблагоприятный; подумав немного, он решил, что скорее всего ей желательно первое, и в соответствии с этим продолжал: – Она, конечно, очень слаба: это вполне естественно после того удара, каким, вероятно, был для нее арест сына… А насколько я понимаю,
– Вы сказали: «убивший», сэр! – возмущенно воскликнула Мэри. – Он арестован всего лишь по подозрению, и многие не сомневаются в его невиновности, – во всяком случае, те, кто знает его, сэр.
– Ах, вот как! У врачей не хватает времени читать газеты, и я, видимо, недостаточно хорошо осведомлен. Возможно, он и невиновен. Во всяком случае, я ничего не утверждал категорически… Но вот так всегда: скажешь, не подумав… Нет, право же, моя милая, не вижу причины беспокоиться о бедной женщине, которая сидит в соседней комнате. Да, она, конечно, слаба, но день-два хорошего ухода поставят ее на ноги, а я убежден, милочка, судя по вашему прелестному, доброму личику, что вы – хорошая сиделка. Я пришлю вам пилюли и микстуру, только не расстраивайтесь – уверяю вас, что для этого нет оснований.
– А как вы считаете, она не может поехать в Ливерпуль? – спросила Мэри взволнованным тоном, говорившим, что она хочет услышать один определенный ответ.
– В Ливерпуль? Может, – ответил он. – Такое непродолжительное путешествие едва ли утомит ее, зато может рассеять. Непременно пусть едет: это как раз то, что для нее сейчас нужно.
– Ах, сэр! – чуть не рыдая, воскликнула Мэри. – Я так надеялась, что вы запретите ей ехать.
– Уф… – сказал он и даже присвистнул, стараясь понять, в чем же тут дело, но он и правда не был любителем газет и не знал, какие особые причины вызывают столь, казалось бы, непонятное желание. – Почему же вы мне об этом раньше не сказали? Такое путешествие при ее слабости, конечно, может ей повредить! Поездки всегда связаны с риском: сквозняки да и мало ли что еще поджидает в пути. Для нее это может оказаться очень вредным – очень. Я лично против путешествий и всяческих волнений, когда пациент находится в таком подавленном, смятенном состоянии, как миссис Уилсон И я настоятельно советую вам, выбросьте из головы всякую мысль о поездке в Ливерпуль. – Он и в самом деле незаметно для себя изменил прежнее мнение: так ему хотелось сказать то, что хотел от него услышать собеседник.
– Ах, благодарю вас, сэр! А вы не могли бы дать мне свидетельство о том, что она не может ехать, чтобы я могла показать адвокату, если он потребует? Ну, понимаете, адвокату, – продолжала она, видя его недоумение, – который будет защищать Джема… Ее вызывают давать против него показания…
– Моя милая! – рассердившись, воскликнул врач. – Почему же вы сразу мне об этом не сказали? На все дело достаточно было бы минуты, а ведь меня ждет обед. Конечно, она не может ехать – было бы безумием даже думать об этом. Если бы ее показания могли принести пользу, тогда другое дело. Можете в любое время зайти ко мне за свидетельством, если, конечно, адвокат порекомендует вам его взять. Я соглашусь с мнением адвоката. Советуйтесь с представителями обеих ученых профессий, и все будет хорошо – ха-ха!
И, рассмеявшись собственной шутке, он ушел, а Мэри, оставшись одна, принялась корить себя за глупость. Ну, как она могла вообразить, что все знают обстоятельства дела не хуже ее самой! А она ведь ни минуты не сомневалась, что доктору хорошо известно, зачем бедной миссис Уилсон нужно ехать в Ливерпуль.
После этого Мэри отправилась к Джобу (миссис Дейвенпорт, всегда готовая услужить, согласилась посидеть с двумя старушками) и поделилась с ним своими страхами, своими планами и решениями.