Меридиан доверия
Шрифт:
Мне, порою, их жаль –
Есть такая, в характере, слабь.
Но найдутся и там,
Слабаки до халяв – «рэкитёры»,
Что живут, как они,
Под девизом, награблено – грабь.
Как ребёнок я сплю
С символическим, чисто, запором.
Что я нажил трудом,
У друзей моих, знают, спроси.
В чёрном теле народ,
Что России родимой опора.
Лишь мздоимцам, ворам
Припеваючи жить на Руси.
***
Слепое,
И тут же, с хлебом, память о войне.
С тех пор любая очередь мгновенно
Тревогой отзываются во мне.
Стоянья те забудутся едва ли.
С тоскливой думой, притулиться, где б,
Часами мы безропотно стояли,
Чтоб отоварить карточки на хлеб.
В ногах и в теле, с ощущеньем боли,
Стояли, вплоть, подпёртые с боков,
А очередь, рабочий возраст в поле,
Сплошь из детей была и стариков.
Плелись, домой, одолевая беса,
А он на ухо норовил шепнуть –
Ну кто узнает, если съешь довесок,
И так хотелось крошку отщипнуть.
Семья меня, конечно бы простила,
Но красть, я верил, превеликий грех,
И верил, тётя. что меня растила,
Разделит пайку поровну на всех.
Что хлеба вдосталь, верилось не очень.
Боязнь и страх саднил в душе всерьёз,
Когда меня, тот ад прошедший, отчим,
В Норильск, от глаз зашторенный, привёз.
Я долго находился в сильном крене,
Совсем не просто душу отогреть,
Мальчишки – поиграть на перемене,
А я – на хлеб, что есть он, посмотреть.
Живём пресытясь хлебом даже белым.
Мы знаем, что он есть и будет впредь,
Но вновь иду я к хлебному отделу
Не впрок купить, а просто посмотреть.
***
Родни по маме – как в лесу деревьев,
А по отцу – лишь двое сыновей.
Биджа, к горам прижатая деревня,
Начало биографии моей.
Слепец и мальчик, как судьбы причуда,
Пришли в Биджу промозглым октябрём.
Ни кто не ведал, странники откуда,
А мальчик, при слепце, поводырём.
Им, с состраданьем, кулеша горячего,
А отдохнули да набрались сил,
Добрейший мельник старика незрячего
Про малыша, что был с ним, распросил.
И услыхали в мельничной обители,
И порешили – горькая судьба.
– Враз в Енисее сгинули родители,
А ребятишек – полная изба.
Я стар и слеп, жена давно преставилась.
Детишки – по соседям, по родне.
Всегда деревня добротою славилась,
А этот, Миша, младшенький, при мне.
И я терзаем непосильной ношею
Одна забота –Господи, прости :
Пристроить бы внучка в семью хорошую,
Со мною сгинет где-нибудь в пути.
Со мной, понятно, что уж тут секретного,
Живу, считай, что на пределе сил.-
И Добрый мельник мужика бездетного
Усыновить мальчишку упросил.
Слепец исчез, ни слуха о бродяге,
И где гнездо к своей кончине свил.
А тот, бездетный, Феофан Калягин
Мальца, что мне отцом, усыновил.
К семье малец, как божий знак, прибился.
Взрослел, учился у приёмных жить.
В хакасочку, что мамой мне, влюбился,
На ней женился и пошёл служить.
Призвался, моего не выждав старта,
В чём, и понятно, нет его вины.
В сороковом, пятнадцатого марта
Явился я на свет в канун войны.
***
И снова вижу, лишь прикрою веки:
Пурга. Норильск конца сороковых.
С дороги снег счищающие зэки
И злобный лай собак сторожевых.
И держит память, мне ведь было восемь,
И хриплый лай, и этот, прорвой, снег,
И как, украдкой, чтобы хлеба бросил
Мне измождённый крикнул человек.
Кромсая булку я кидал украдкой,
И страх в душе, и жалость укротив,
И матерился больше для порядка
Седой охранник псов окоротив.
А дома тихо мама возмущалась:
За связь с зэка бедой грозило нам,
Но то, что взрослым строго воспрещалось
С руки сходило как-то пацанам.
Мне не забыть те жуткие колонны.
Пургу. Норильск конца сороковых.
Колонн несчётных топот монотонный
И хриплый лай собак сторожевых.
***
Уже терпенья исчерпалась мера
И на душе унынье и разброд,
И баня, будто клуб пенсионеров,
И больше, для души – громоотвод.
Здесь мужики сибирского замеса,
В вопросах пара – каждый за спеца.
А пар придавит, хоть, считай, без веса,
Из тела выжмет влагу, будто прессом.
И снимет спесь с любого удальца
И веник, лучше всякого компресса
И, несомненно, лучший массажист.
Отходит так, избавишься от стресса
И от хандры, и от излишков веса,
И в лучшем свете вновь предстанет жизнь.