Шрифт:
“ГРАНИЦА ОТКРЫТА — ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!”
Вышли в Рижский залив. Тугая волна с силой ударила в скулу пограничного катера. Он вздрогнул, нос его высоко взлетел, и тут же катер провалился, подняв корму.
Моторы испуганно взревели.
— Что это? — спросил Сергей.
— Винты из воды вынырнули, — видал, как бросает! — ответил рулевой.
Водяная пыль — срезанные ветром верхушки волн — ударила в лицо. Сергей невольно зажмурился. Открыв глаза, он увидел впереди все тот же тошнотворно серый качающийся горизонт, мокрую кожаную спину рулевого и справа,
Ему показалось, что Глаузинь собирается что-то сказать — может быть, ободрить… Сергей неожиданно для себя зло буркнул:
— Была погода как погода. А теперь…
— Штормит, — кивнул Глаузинь. — Осень!
За первые две недели работы Сергей Ястребов четыре раза выходил на пограничном катере встречать приходящие в Ригу корабли, но тогда и на Даугаве и в заливе было спокойно. И несколько часов пути до рейда пролетали незаметно.
Тогда, негромко переговариваясь со старшим наряда, Сергей смотрел на проплывающий мимо берег, и перед ним открывались пестрые картины жизни порта.
Разным людям один и тот же город западает в душу по разному. Сергей теперь не мог бы себе представить города без разлапистых портальных кранов, высоких бортов, белых мачт и смеющихся на ветру корабельных флагов.
Флаги были разные польские и ГДР, норвежские и греческие, исландские и бразильские, английские и финские…
Асфальтированные причалы порта были заполнены автомашинами, тракторами, ящиками с оборудованием, станками, приборами. А когда шли мимо Угольного района, с борта катера был виден берег, припорошенный черной пылью, и ковши мощных кранов, плывущие от железнодорожных платформ к трюмам кораблей. Челюсти ковшей разжимались, и в трюмы сыпался уголь. Угольная пыль, подхваченная ветром, иногда долетала до катера. Потом когда начинался новый район, горьковатый запах угля смешивался со свежим запахом досок, влажной коры, опилок. Низко сидящие в воде суда-лесовозы желтели палубами, плотно уставленными штабелями леса.
Сергей жил в Риге всего третью неделю, и, если бы вдруг уехал, она вспоминалась бы ему и грустноватым запахом желтых листьев, плавающих в черной воде каналов, и морским ветром, пахнущим солью, углем, машинным маслом и отсыревшими сваями причалов. Он вспоминал бы сигналы электропоездов, прорезающих город как метеоры, басы работяг-буксиров, лязг портовых кранов и хлопанье флагов на мачтах.
Сергей подумал о городе мельком. Сейчас для него существовали только вздыбленный морем залив, горькие брызги на губах и качающаяся мокрая палуба катера. Она казалась теперь маленькой — намного меньше, чем тогда, когда катер стоял у причала…
— Вот он, — сказал вдруг Глаузинь. — Порт приписки — Бремен. Хлопот всегда с ними…
Сергей увидел впереди корабль: светло-серый борт, чуть посветлее воды в заливе, белые мачты…
Рядом с Сергеем стоял солдат — курил, спрятав от ветра папиросу в кулаке. Как ему удалось прикурить и как удавалось стоять, не держась за поручень, Сергей не понимал. Но, поглядев на солдата, он вдруг испытал такое чувство, будто не был год назад демобилизован, а просто переведен в другую часть и продолжает службу. Правда, теперь у него в петлицах не танк, а два твердо перекрещивающихся жезла с распахнутыми крыльями — символ Меркурия, бога торговли…
И тут же Сергей с досадой подумал, что поднимется на борт западногерманского судна довольно измотанный этим непривычным “переходом”.
— Границу откроете вы, Сергей Александрович, — сказал Глаузинь. Сергей кивнул, поправил фуражку, подтянулся. Потом вцепился в поручень — при развороте катер качнуло так, что палуба ушла из-под ног.
Сергей поднял голову: медленно проплывали на корме теплохода выпуклые буквы — “Редер”…
С подветренного борта был уже подготовлен штормтрап.
Борт надвигался, рос, а когда катер подошел к нему почти вплотную, встал высокой стеной, которая то опускалась, то поднималась.
Сергей прикусил губу и покосился на свои петлицы: ему еще не приходилось шагать на трап с ускользающей палубы, а сейчас сверху склонились любопытствующие физиономии западногерманских моряков. “Забраться на подножку вагона, конечно, легче”, — подумал он, вспомнив поезд на разъезде, тихий закат над Брестской крепостью и людей в форме с незнакомой эмблемой в петлицах, поднимающихся на ступеньки вагонов.
Тогда он никак не думал, что через год сам станет таможенником.
Он служил за границей и в тот вечер, когда поезд “Берлин — Москва” остановился в полукилометре от станции Брест, был счастлив, как может быть счастлив солдат, вернувшийся на Родину.
Сергей долго смотрел, как теплеет небо над Брестской крепостью.
Он бывал там и навсегда сохранил в памяти грохочущую тишину пустых казарм, каменные слезы оплавленного кирпича, застывшие судороги стальных балок.
Отсюда, где над тихим Бугом склонились ветви деревьев, начиналась родная земля.
И невысокий светлоглазый парень в форме таможенника первый сказал ему: “Со счастливым возвращением!”
Сергей спросил светлоглазого:
— А что, бывают контрабандисты?
Тот улыбнулся:
— Встречаются…
…Первым на трап вошел врач, за ним легко прыгнул лейтенант-пограничник, потом — представитель “Инфлота”, Сергей, Глаузинь и солдат. Узкий трап пошатывался. Леер, натянутый с внешней стороны, не внушал доверия. Внизу, отваливая от борта, качался катер — каким он казался крохотным!
Сергей старался подниматься уверенно, даже небрежно, не глядя вниз. Это было трудно, и к тому же здорово болело колено — неудачно прыгнул на трап.
Он ступил на палубу и оглянулся. Глаузинь чуть улыбнулся ему.
Перешагивая через высокие комингсы [1] они прошли по узкому коридорчику к салону. Сергей думал встретить этакого морского волка, а в дверях салона показался молодой человек лет двадцати пяти, светловолосый, с румянцем на полных щеках.
— Здравствуйте, — сказал он по-русски. — Прошу!..
Распахнутый воротник бежевой рубашки придавал капитану вид благодушный, домашний, и Сергей почувствовал раздражение: по его мнению, перед государственной границей следовало одеться построже.
1
Комингсы — вертикальные стальные листы, установленные у люков на палубных судах.