Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай
Шрифт:
– Вы чересчур долго вкушали легкомыслие французского двора, дон Луис, и, видно, успели забыть, что у кастильских девушек простые и искренние сердца – им ни к чему нежные серенады!
Будь наш герой постарше или поопытнее в обращении с женщинами, он бы только обрадовался такому ответу, а в особенности тому, каким тоном он был высказан. Но Луис этого не понял.
– Вы жестоко несправедливы ко мне! Как можно называть это «серенадами»?! Я могу сомневаться в своих собственных мыслях и чувствах, но все, что произносят мои уста, подсказано сердцем. Вспомните, Мерседес, ведь я люблю вас с самого детства!
– Да, поистине невинного, – повторила Мерседес, и взгляд ее загорелся, словно светлые воспоминания о веселых проказах тех дней подбавили в него огня. И разом, в одно мгновение, рухнула стена, которую возвели между ними годы постоянных наставлений и поучений. – Вот тогда вы действительно были искренни, Луис! Тогда я всей душой верила в вашу дружбу, верила, что вы с радостью исполняете мои желания.
– О, спасибо, спасибо вам за эти драгоценные слова, Мерседес! Первый раз за два года вы говорите со мной откровенно, впервые называете меня просто Луисом, без этого проклятого титула «дон»!
– Кастильский дворянин не может забывать о своем высоком звании и не должен позволять этого другим, – ответила наша героиня с таким видом, словно уже сожалела о допущенной ею фамильярности. – Благодарю вас за то, что вы сразу мне об этом напомнили, дон Луис де Бобадилья.
– Что за несчастный у меня язык – всегда болтает не то, что нужно! Но подумайте, разве мои слова, и дела, и все домыслы не говорят о желании служить вам одной, прекрасная Мерседес? Когда сама королева приветствовала мою победу на последнем турнире, разве не вас искал я глазами? Разве было у вас хоть одно желание, которое я тотчас не бросился бы исполнить?
– Было, Луис. Осмелюсь напомнить вам, что я была против вашего последнего путешествия на север, но вас это не удержало. Я чувствовала, что донья Беатриса недовольна: ваша любовь к странствиям ей не по душе, она боится, что так вы совсем превратитесь в бродягу и навлечете на себя немилость королевы.
– Знаю: вы только потому и хотели меня удержать, но вместо этого лишь оскорбили мое самолюбие. Мне было горько думать, что Мерседес де Вальверде судит обо мне так плохо, что действительно опасается, как бы человек с моим именем и положением не связался с шайкой пиратов!
– Откуда вы знаете, что я так о вас думала?
– Если бы вы попросили меня остаться ради вас, Мерседес, – нет, если бы вы даже возложили на меня тягчайшие обязанности, как на своего рыцаря, или подарили мне хоть каплю вашей благосклонности, я бы скорее расстался с жизнью, чем с Кастилией! Но даже ласкового взгляда я не получил в награду за все, что мне пришлось за вас выстрадать…
– Выстрадать, Луис?
– Разве это не страдание и не мука? Я люблю вас так, что готов целовать землю, по которой вы ступаете, а в ответ – ни доброго слова, ни дружеского взгляда, ни единого знака, который бы говорил, что та, чей образ я храню в душе как святыню, относится ко мне хоть немного иначе, чем к беззаботному бродяге и ветреному искателю приключений!
– Луис де Бобадилья, тот, кто знает вас по-настоящему, не может о вас так думать!
– Тысячу благодарностей за эти добрые слова и еще десять тысяч – за ласковую улыбку, которая их сопровождала! А теперь, любимая, я готов исполнить любое ваше желание…
– Мое желание, дон Луис?
– Готов претерпеть самые суровые упреки в нескромности и неприличии, лишь бы вы снизошли до меня и сказали, почему вам не безразличны мои поступки, почему они доставляют вам радость или, скажем, огорчение.
– Но как же может быть иначе? Разве вы, Луис, могли бы равнодушно следить за судьбой человека, которого знали с детства и уважали как друга?
– «Уважали»! Ах, Мерседес, неужели большего я не заслужил?
– Это совсем не мало, Луис, когда уважают. Тот, кто ценит добродетель, не отдаст свое уважение недостойному, а вас, зная ваше золотое сердце и рыцарскую доблесть, невозможно не уважать. К тому же я никогда ни от кого не скрывала своего уважения к вам.
– Вы говорите это так, словно нечто другое скрываете. Ах, Мерседес, будьте снисходительны до конца! Признайтесь, что к чувству уважения примешивалось, пусть изредка, пусть совсем робко, но другое, более нежное чувство! Признайтесь!
Мерседес вспыхнула, однако и на сей раз не дала желанного ответа. Некоторое время она молчала. А когда заговорила, то голос ее звучал неуверенно и часто прерывался, словно она сама не знала, нужно ли и можно ли говорить о том, что она собиралась сказать.
– Вы много путешествовали, Луис, много бывали в дальних краях и даже навлекли на себя кое-чье недовольство своей любовью к бесконечным скитаниям, – осторожно начала Мерседес. – Почему бы вам снова не завоевать доверие вашей тетушки тем же самым способом, каким вы его потеряли?
– Я вас не понимаю. Вы воплощение осторожности, – и вдруг такой странный совет!
– Люди скромные и осторожные хорошо обдумывают свои поступки и слова, и таким можно верить. Если не ошибаюсь, смелый замысел Колумба поразил вас, хотя вы и пытались скрыть это за насмешливыми речами.
– Отныне я буду относиться к вам еще с большим уважением, Мерседес, потому что, несмотря на мое дурацкое поведение и легкомысленную болтовню, вы сумели разглядеть истинное чувство, затаенное в самой глубине моей души. Да, вы не ошиблись! С тех пор как я услышал об этом грандиозном плане, он не выходит у меня из головы. Образ генуэзца теперь все время появляется рядом с вашим, любимая, он у меня в сердце и перед глазами. И мне кажется, что в его словах должна быть доля истины: столь благородный замысел не может состоять из одной лжи!
Мерседес не сводила с дона Луиса пристального взгляда, и огромные прекрасные глаза ее постепенно разгорались тем ярким огнем восторга, который обычно бывает глубоко скрыт и вспыхивает лишь в минуты сильного душевного волнения.
– Да, в нем не может быть лжи! – торжественно проговорила Мерседес. – Само Небо внушило генуэзцу его высокий замысел, и рано или поздно он докажет свою правоту. Представьте себе, что корабль обогнул всю землю, далекие восточные и жаркие страны приблизились к нам и тень креста осенила даже опаленный солнцем Катай! Это возвышенные, смелые мечты, Луис, и тот, кто может их осуществить, тот, кто удостоится чести быть участником столь великого дела, покроет себя неувядаемой славой!