Мерседес из Кастилии
Шрифт:
Они шли по роскошной долине вдоль светлого журчащего потока, несшего свои воды в море. Кругом благоухали цветы; плоды свисали до самой земли. Пройдя около полумили, они остановились перед группой хижин или, скорее, строений, возведенных на возвышенной террасе горы, откуда открывался вид на большое селение у реки; вдали виднелось море.
Луи сразу догадался, что это прекрасное, уединенное местечко должно было служить местопребыванием женщин; это был род гарема, в котором жили жены молодого касика. Маттинао ввел своего гостя в одно из главных строений, где ему предложили освежиться плодами и вкусными напитками, которые, по знаку касика, принес прислужник.
Маттинао послал куда-то слугу, который вскоре возвратился с ответом. Хотя испанцы более месяца жили среди туземцев этих
Когда дон Луи несколько освежился и отдохнул, Маттинао грациозным жестом пригласил его следовать за собой. Пройдя несколько саженей, они пришли к самому большому строению, обвитому снизу до самой крыши вьющимися цветущими растениями, словно шатер из живых цветов. Войдя в него, они очутились сперва в передней или сенях, отделенных от главного помещения причудливо сплетенной из трав и водорослей завесой, которую одна из находившихся тут женщин, по знаку касика, отдернула, и гость и хозяин оказались в присутствии молодой женщины, которую Маттинао тут же назвал Озэмой.
Дон Луи почтительно поклонился, ей, и когда поднял на нее глаза, то с его губ невольно сорвалось восклицание: «Мерседес!»
Маттинао повторил за ним это слово, очевидно, приняв его за выражение восторга и удивления, а молодая женщина, покраснев, отступила на шаг назад и, улыбаясь, также повторила «Мерседес» едва внятным, певучим голосом и затем осталась стоять, скрестив на груди руки, с видом счастливого наивного недоумения.
Все описания жителей Вест-Индии единогласно говорят о необычайной красоте сложения, прирожденной грации движений и красоте местного населения, и испанцы были положительно в восхищении от туземцев. Цвет кожи их, в сущности, был немногим темнее загорелых лиц испанцев; те же из них, которые благодаря своему привилегированному положению не подвергались влиянию палящих лучей солнца и не работали тяжелой работы, могли быть причислены по внешнему виду к белой расе. Такова была и Озэма, не жена, а единственная, любимая сестра молодого касика. Согласно местным законам, власть касика переходила к женской линии, то-есть после дяди — к сыну сестры (к племяннику), и так как у Маттинао не было ни других братьев, ни других сестер, кроме Озэмы, то последняя была всегда окружена особым попечением, вниманием и росла в холе.
Жители Гаити носили кое-какое одеяние, но не стеснялись также показываться публично и без всякого одеяния. Зато все они имели пристрастие к украшениям и носили, как женщины, так и мужчины, ожерелья, запястья, браслеты на предплечьях и на ногах.
Озэма имела широкий пояс из легкого тонкого полосатого холста местного производства; через одно плечо у нее был перекинут легкий белый прозрачный шарф, концы которого ниспадали, чуть не до земли, красивыми складками. На груди было ожерелье из мелких, словно жемчуг, раковин и висела большая грубо сработанная золотая бляха, похожая на большую золотую монету. Широкие золотые обручи служили ей запястьями; такие же браслеты украшали ее предплечья и щиколотки ног, обутых в красивые легкие сандалии. Густые, черные, тонкие шелковистые волосы густой пеленой падали ей на спину и плечи, словно темное покрывало, доходившее до пояса, и сдерживались на голове золотым обручем.
Но не красота и грация этой молодой красавицы индианки произвели на дона Луи такое чарующее впечатление, а случайное, поразительное сходство с Мерседес. Вероятно, если бы обе девушки стояли рядом, то у них можно было бы найти известное различие, не говоря уже о выражении лица сдержанной кастильянки по сравнению с выражением непосредственности и наивности Озэмы, но сходство было, тем не менее, разительное.
Так как между туземцами и их гостем не мог завязаться разговор, то они вынуждены были выразить мимикой и жестами свои чувства доброжелательства и взаимной симпатии. Отправляясь с «Санта-Марии», дон Луи захватил с собой кое-какие безделушки для подарков туземцам, но при виде Озэмы он почувствовал невозможность одарить ее такими безделушками.
Восклицания радости и восторга послужили ему доказательством, что его подарок был оценен по достоинству, и радость молодой девушки была до того непритворной и искренней, что он невольно залюбовался ею. Проворно сбросила она легкую ткань, наброшенную шарфом через плечо, и заменила ее дорогой тканью чалмы; затем, охорашиваясь и оправляя складки, она снова принялась выражать свое восхищение молодому испанцу, после чего, сняв с себя ожерелье, она сделала несколько шагов по направлению к дону Луи и, немного отвернув лицо, подала ему свое украшение, сопровождая это движение взглядом и улыбкой, говорившими красноречивее всяких слов. Дон Луи с радостью и благодарностью принял из ее рук подарок и, по-европейскому обычаю, поцеловал эту маленькую, хорошенькую ручку.
Касик смотрел на все это с довольным лицом, и когда дон Луи, выказав свою благодарность, еще раз отступил на несколько шагов, Маттинао сделал ему знак следовать за ним и направился к двери. Молодой испанец почтительно откланялся Озэме и вышел вслед за своим приятелем. Тот провел его в другое строение, весьма сходное с жилищем Озэмы, где он увидел несколько молодых и красивых женщин и двух или трех детей, которые представляли собою семью молодого касика, как это понял из его объяснений дон Луи. Одарив и этих женщин тем, что у него нашлось при себе, он всеми зависящими от него способами высказал им свое расположение и узнал от касика, что Озэма приходилась ему сестрой, а не женой, что весьма обрадовало молодого испанца. Здесь, в этой, так сказать, дикой местности, в любимой резиденции Маттинао дон Луи провел целых трое суток, часто встречаясь с Озэмой и другими женщинами из дворца.
Дон Луи возбуждал любопытство в населении дворца в несравненно большей мере, чем это население вызывало любопытство в нем; женщины, старые и молодые, с почтительной осторожностью ощупывали на нем каждую вещь, сравнивали цвет его кожи с цветом кожи Маттинао и повторяли за ним испанские слова. Сдержаннее других была Озэма; она же была и всех понятливее и лучше всех умела заставить понять себя, и потому дон Луи чаще всего обращался к ней со всевозможными расспросами; та, в свою очередь, с удивительной легкостью запоминала испанские слова, которые она произносила с мягким, своеобразным акцентом.
Беседуя с прекрасной индианкой, Луи де-Бобадилья не забывал наставлений адмирала и старался узнать о существовании и местонахождении золотой руды или золотых приисков. Ему удалось заставить девушку понять задаваемые ей вопросы, но ответы ее были не так ясны, как бы он того желал, или же ему казалось, что они были недостаточно ясны и определенны.
На другой день его пребывания в резиденции касика гостеприимные хозяева решили позабавить гостя принятыми у них развлечениями, играми, пляской, борьбой и гимнастикой, при чем и дону Луи предложено было принять в них участие; ловкий и сильный юноша не раз выходил победителем из различных состязаний к немалой и шумной радости Озэмы. Жены Маттинао даже пытались пристыдить ее, но это им не удавалось: она чистосердечно высказывала свою радость и свое восхищение перед чужеземцами, и как бы ни был дон Луи предан своей Мерседес, но это явное и наивное поклонение его ловкости и его мужеству льстило ему и радовало его.
Время шло так быстро, что дон Луи не заметил, как прошло четыре дня, в течение которых он почти не отлучался из гарема молодого касика.
С своей стороны, Санчо-Мундо также не мог пожаловаться на свою участь. Он также пользовался большим успехом, но не забыл того, что, в сущности, всего больше интересовало в этой стране испанцев, а именно: золото. Он за эти дни украсил весьма многих женщин бубенчиками, какие в Испании привешивали охотничьим собакам, и в обмен за них получал целые пригоршни золотого песку или тяжеловесную золотую бляху.