Мертвая женщина играет на скрипке
Шрифт:
— Ан… Тоня! Я обожаю оладушки, но, если меня кормить ими регулярно, то я скоро в дверь не пройду! Давайте… То есть, давай не усложнять. Что всем — то и мне. Ну, может, еще кофе. Но я и сам могу его сварить.
— Хорошо, что вы с Настей у нас побудете, — вздохнула она. — Дети так рады!
И чему это они, интересно, рады?
— Они боятся, — сказала Клюся, бесцеремонно завалившись ко мне в комнату и плюхнувшись на кровать прямо в кедах.
Я
— Чего боятся?
— Всего. Местных, приезжих. Сумерлу, азовку. Покляпых, жеребьёвки. Дня, ночи. Сидят как кролики в загоне и ждут, пока их подадут к столу.
— К какому столу?
— К праздничному. Неважно. Фигура речи. А в тебе они хотят видеть защитника. Вдруг ты их спасешь?
— От чего?
— От ночных страхов. От дневной тоски. От утренней беспомощности. От вечерней депрессии.
— Я?
— А кто? Я пыталась, честно, но не тяну. У меня своих проблем полно.
— У меня тоже.
— Я знаю, — вздохнула Клюся, — но они все равно надеются. Когда ты решишь свои проблемы и свалишь, будет одним разочарованием больше. Но ты не парься, они привычные. От них и так все отказались, так что…
— Не надо разводить меня на жалость, — строго сказал я.
— И не думала. Кстати, представляешь — у меня вирп пропал!
— И у тебя? — удивился я. — Мне тут сказали, что, скорее всего, они где-то в игре застряли.
— А так бывает?
— Оказывается — да.
— Так пошли за ними! — подскочила на кровати Клюся. — Сейчас за очками сбегаю…
— Эй, время к ночи.
— И что? Ты как не геймер… Сварим кофе покрепче — и вперед.
— Ночные визиты к мужчинам вредят репутации юных барышень.
— Я тебя умоляю! Детишки и так думают, что мы с тобой вовсю блудим, и ночами дружно воображают себе, как именно. Я не подтверждаю, но и не опровергаю.
— Почему? — удивился я.
— Во-первых, все равно не поверят. Во-вторых, какая мне разница? Пусть думают, если им от этого легче. Типа тебе есть что защищать. После того как я перехватила у своего басиста жребий…
— Не перехватила, — покачал головой я, — я считал строки. Последняя все равно была бы твоя.
— Заметил, да? — засмеялась Клюся. — А вот они — нет. Теперь я как камикадзе перед полетом — мне можно всё!
— Что вообще значит эта странная игра?
— Не бери в голову. Детские страшилки и суеверия.
Она вдруг поскучнела, перестала улыбаться и добавила тихо:
— Но, если что, помни — ты обещал прийти ко мне!
Я кивнул, подтверждая, что договоренность в силе.
— Точно не хочешь зарубиться в игру до утра? Если опасаешься за свою нравственность, пусть Настя тебя охраняет. Настюх, алло, ты не спишь? — крикнула она в сторону двери во вторую комнату.
— Сплю! — злобно откликнулась дочь.
— Не хочешь проследить, чтобы я не соблазнила твоего отца?
— Нет, если вы не будете громко скрипеть кроватью. Я спать хочу!
— Вот видишь! — засмеялась снова развеселившаяся Клюся.
— Нет уж, давай все-таки утром. Я не настоящий геймер.
— Ладно, пойду тогда. Сама сбегаю на разведку, а утром в игре обсудим. Спокойной ночи, скучный старикашка!
Она потянулась, неохотно встала с кровати и пошла к двери.
— Клюсь, — спросил я ей в спину, — а как мне найти Сумерлу?
Клюся остановилась, как будто в стену уперлась.
— И ты тоже?
— Что я тоже?
— Зачем тебе эта тварь?
— Мне сказали, что у нее моя жена. Или она знает, где моя жена. Или она знает, кто знает, где моя жена.
Увы, это все, что пожелала сказать мне моя галлюцинация — бабуля Архелия Тиуновна. Немного, да, но с чего-то надо начинать.
— Ее никто не ищет, — покачала головой девушка, — она сама приходит.
— Все когда-то случается впервые. Ты знаешь, как ее найти?
— Знаю. Все знают, да дураков нет.
— Вот, один нашелся. Расскажешь?
— Отведу. На мне все едино жребий висит. Завтра ночью.
— Не сегодня?
— Нет, сегодня я ищу Аркуду. Утром жду в игре, противный старпёр!
— Договорились, прелестное дитя.
Клюся фыркнула и наконец-то покинула мое новое временное жилище. «Cool kids never sleep», — гласила сделанная через трафарет краской надпись на стене коридора.
Ну и зря. От этого цвет лица портится.
Я посетил места гигиенического предназначения и, вернувшись в комнату, собрался отойти уже ко сну, но не тут-то было. В большом, от пола почти до потолка, старом мутноватом зеркале отражалась Катя. Девочка выглядела не такой изможденной, какой я ее видел в гробу, похоже на том свете неплохо кормят. Несколько синеватый цвет лица можно отнести на плохую цветопередачу облезлой амальгамы. В общем, ничего особо ужасного для человека, привыкшего делать вид, что у него нет галлюцинаций. И, тем не менее, я не обрадовался. Не вижу ничего хорошего в таскающихся ко мне, как к себе домой, разнообразных покойниках.
— Тебе-то что от меня нужно, несчастный ребенок? — спросил я тихо, чтобы не разбудить Настю. Еще не хватало, чтобы дочь увидела, как я разговариваю с воображаемыми мертвецами в зеркалах.
Звук у зеркала, видимо, за давностью лет не работает. «Кто на свете всех милее» можно не спрашивать, тем более что все равно не я. Во всяком случае, девочка в зеркале проартикулировала «спасибо» совершенно беззвучно.
— Не за что, — ответил я. — Это все, что ты мне хотела сказать? Прости, но мертвые дети в зеркалах меня немного нервируют.