Мертвая зона. Города-призраки: записки Сталкера
Шрифт:
Скорее всего, в случае, когда мы дружно не заметили расположенный прямо у нас под носом город, имел место именно такой цветовой обман. Ну и еще выкрутасы подсознания. Ведь когда человек направляется в город, даже если и вымерший, то он подсознательно рассчитывает увидеть именно город с присущими ему атрибутами: светом, геометрическими формами и яркими красками. Ну если и не яркими, то хотя бы отличающимися от природных. А тут… Мало того что постройки совершенно сливались с ландшафтом по цвету, так еще и рукотворные формы блочных коробок, разрушенные суровыми погодными условиями и отсутствием ухода, потеряли привычные очертания.
По поводу моего снобизма. Являясь жителем шестимиллионного города (по последним подсчетам), я думал, что Кадыкчан всего лишь большой поселок, как ГОРОД я его мысленно не идентифицировал. Не ожидал, что покинутый населенный пункт покажется мне таким огромным. И дело не в количестве домов как таковых, а в том, что в Кадыкчане присутствовала вся полагающаяся городу инфраструктура. Кинотеатр, здание спорткомплекса с бассейном и ледовой ареной (!), прачечные, парикмахерские, ресторан – все, что ассоциируется именно с городом. Я грешным делом тут же представил себе покинутый населением Питер – пустые и гулкие площади, огромные коробки гипермаркетов на окраинах. Уф! Нельзя иметь такое богатое воображение – вредно для нервной системы.
Но пора вернуться в Кадыкчан. Для полноты впечатлений и, выражаясь местным языком, «глубокого бурения» местных достопримечательностей, я откалываюсь от группы и час-полтора брожу по улицам в совершенном одиночестве. Первое впечатление – город мимикрирует, пытается слиться с окружающим миром. Как будто постепенно растворяется: в сопках, в черно-серой земле, в чахлой бурой растительности. Надо сказать, первое впечатление не из приятных. Все вокруг кажется каким-то размытым, размазанным. Трудно перенести на бумагу испытанные чувства. Такое ощущение иногда возникает в сумерках с их неопределенностью контуров и отсутствием четких граней. Вот именно – сумерки. Посреди яркого солнечного дня, кажется, что ты неожиданно оказался в тумане. Мгновенно чудится, что похолодало. И так-то тепло не было…
Через некоторое (весьма непродолжительное) время я начинаю понимать, что город не мимикрирует, а его растворяют. И очень успешно. Та же чахлая растительность совершенно спокойно одерживает победу над камнем, а сопки явственно подпирают город круглыми боками, и начинаешь верить: расплющат рано или поздно. Вот тебе и торжество человеческой воли! Теперь мне так совсем не кажется. Наоборот, начинаю понимать, насколько рукотворные изменения ландшафта недолговечны и хрупки по сравнению с возможностями природы. Нет, не так – ПРИРОДЫ – вот как. Сколько бы ни было вложено сил, труда, материалов, все это ничего не значит. Строили город тысячи человек не один год, а природа без вложения каких-либо видимых усилий спокойно возвращает отобранное маленькими самонадеянными людишками. С момента расселения прошло всего около двух лет, а дома выглядят так, как будто брошены несколько десятилетий назад. Огромные трещины по фасадам, отвалившиеся пристройки, расколовшееся крыльцо. Долина Смерти перемолола постройки почти в фарш за очень короткое время.
Возвращаясь к месту воссоединения группы, я уверяюсь в тотальной ошибочности лозунга «Человек – царь природы». Скорее – не очень успешный и не очень состоятельный арендатор.
Однако, как говорила девочка Алиса, ныряя в нору за Белым Кроликом: «Все чудесатее и чудесатее». Встретившись с моими коллегами, по их лицам я понимаю, что и они несколько шокированы увиденным. Но обмен впечатлениями решено отложить на вечер, а пока продолжить экскурсию по городу, но уже в сопровождении Фили. Кстати, меня еще с вечера мучает вопрос: «Филя» – это сокращение от Филиппа или от Филимона? Надо будет попозже уточнить.
После непродолжительного совещания решаем дойти до центральной площади и там перекусить. «Для экзотики», – подмигивает Филя, а я тихо удивляюсь, где это он набрался таких слов. И тут нас всех внезапно удивляет Вася, до этого молча слушавший, как мы совещаемся. В сердцах, сплюнув на дорогу (очень выразительно), наш Харон решает нарушить собственное же условие и говорит, что пойдет с нами, при этом никак не объясняя произошедшую разительную перемену мнения. Мы сами поймем его побудительные мотивы, но чуть позже.
В быстром темпе мы добираемся до большой площади, которая имеет непривычную квадратную форму, и разводим костер из подручных материалов. В ход идет все, что горит: оконные рамы, два стула и приличная пачка старых газет. То, что мы не первые, кто разводит огонь таким способом, видно невооруженным глазом. Почти ни в одном окне не видно деревянных рам. Пока на огне булькает котелок, Филя, поминутно потирая от удовольствия ладони, приступает к рассказу о взрыве на шахте в 1996 году. Во время этого взрыва погибло шесть человек. Через минуту мы понимаем, что следует очередная серия ужастика. Она начинает обрастать сюжетными подробностями, но тут Вася не выдерживает. В переводе на нормативную лексику он просит рассказчика помолчать и перестать пороть чушь. После чего он, явно тяготясь своим новым статусом лектора, разражается гораздо более правдоподобной версией.
В начале существования так называемым градообразующим предприятием для Кадыкчана стала угольная шахта, основанная на богатейшем месторождении. Построенный поселок почти сразу стал процветающим – даже противоречащие здравому смыслу советские нормативы выработки выполнялись и перевыполнялись с лихвой. Все было как в старых фильмах – новогодние елки, Первое мая и все в таком духе. Город разрастался и обрастал даже излишествами – той же самой ледовой ареной (ну для чего, скажите, в местах, где лед не сходит порой до конца апреля, строить крытый каток?). Но начало 90-х годов принесло с собой первые проблемы. В частности, перебои с транспортом, на котором вывозили уголь, с задержкой зарплаты и значительным оскудением продовольственного ассортимента. Однако казалось, что ситуация понемногу начала выправляться. Появились первые «кооперативные» кафе, магазинчики и предприятия сферы услуг. Казалось, как в том анекдоте, «а жизнь-то налаживается». Но не тут-то было. Прогремевший в сентябре 96-го взрыв резко подвел черту под надеждами людей. Шахту решено было закрыть. К этому моменту в Кадыкчане было около шести тысяч жителей.
Это было такое потрясение для большинства кадыкчан, фактически начало конца поселка, что, естественно, само событие обсуждалось жителями на разные лады. И слухи ходили (один другого нелепей), и подробности взрыва многократно обговаривались, попутно обрастая домыслами и несуществующими деталями. Один из слухов был следующего содержания: «взрыв подстроен». Кем? Следовали варианты: проворовавшимся начальством шахты, криминалитетом при переделе собственности и – как апофеоз – местной администрацией, которая подозревала: еще чуть-чуть, и шахта станет нерентабельной из-за значительной удаленности от крупных транспортных узлов, того же Магадана.
Большинство здравомыслящих людей, к тому же работавших непосредственно в шахте, были не склонны верить этим слухам. Сам Вася считает, что авария была действительно случайна. «Но нельзя же в наше время быть в чем-то совершенно уверенным», – резонно замечает наш водитель.
Васин рассказ при всей его внешней прозаичности производит на нас более глубокое впечатление, чем ужасы от Фили, и мы в задумчивом молчании доедаем нехитрую снедь. Продолжив прогулку, через два квартала мы замечаем то, что не бросалось в глаза при первом знакомстве с Кадыкчаном. В квартирах и магазинах осталось очень много брошенных вещей. При этом понятно, сколько бесхозного скарба отсюда уже вывезено за те несколько лет, что город брошен. По этому поводу у нас возникают вопросы. Что же за экстренная эвакуация постигла кадыкчан, если в одной из квартир мы даже увидели брошенный детский горшок? И как вообще выглядели последние месяцы, дни и часы поселка?