Мёртвая зыбь
Шрифт:
Шульгин рассказывал, что, оставаясь врагом советской власти, он был глубоко поражён тем, что ему пришлось увидеть в Советском Союзе. «Мы там представляем себе Россию вымирающую, обтрёпанную, грязную… Действительность говорит другое: как глупы все те, кто верит тому, что пишет пресса Запада».
В первых разговорах с Дорожинским Шульгин мало спрашивал о «Тресте», но упоминал, что «защищал» «Трест» в Париже от Чебышёва и Врангеля, но теперь видит, что во главе этой организации стоят солидные люди, ведущие дело умно и хитро.
В Киеве за Шульгиным, конечно, велось наблюдение: Дорожинский не мог неотрывно быть
«Да, пожалуй, это и был бой… Поединок! — восклицает в своей книге Шульгин. — Вдруг вся милиция и все ГПУ поставлены на ноги и ищут высокого старика в коротком пальто, в сапогах, с седой бородой».
Дорожинский принимал меры «предосторожности», как мог успокаивал Шульгина. Тот даже засел на четыре дня в гостинице и сносился с Дорожинским особой сигнализацией, глядел сквозь занавеску, ожидая, когда наконец появится его ангел-хранитель — высокая дендистая фигура, у которой «пенсне блестело моноклем».
В Киеве Шульгин решил расстаться с седой бородой, в парикмахерской пробовал её выкрасить, но она из-за скверной краски оказалась красно-зеленой. Страх не проходил, и, чтобы успокоить своего подопечного, Дорожинский увёз Шульгина в Москву.
4 января 1926 года в Москве, на вокзале, их встретил сотрудник ОГПУ Шатковский (в книге Шульгина он назван Василием Степановичем) и поселил гостя на даче в Лосиноостровской. Дорожинский расстался с ним, и теперь Шульгин оказался на попечении возвратившихся и» Ленинграда «племянников». Это имело тот смысл, что он общался с подлинными контрреволюционерами, за которыми, естественно, велось наблюдение.
Шульгин описал пребывание на зимней даче под Москвой. В целях конспирации он в своей книге изменил обстановку и действующих лиц, а позднее писал уже так, как было в действительности:
«Я был отдан Марии Владиславовне Захарченко-Шульц и её мужу под специальное покровительство. Муж её был офицер… По её карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я её узнал уже в возрасте увядания, но все-таки кое-что сохранилось в её чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица… Испытала очень много, и лицо её, конечно, носило печать всех этих испытаний, но женщина была выносливая и энергии совершенно изумительной. Она была помощником Якушева. Между прочим, она работала „на химии“, то есть проявляла, перепечатывала тайную корреспонденцию, которая писалась химическими чернилами. Это была работа очень изнурительная. Оба супруга, она и муж, часто навещали меня, они жили там же, возле меня, постоянно выезжая в Москву, оттуда примерно час езды до их дома…
Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: «Я старею… Чувствую, что это мои последние силы. В этот „Трест“ я вложила все свои силы, если это оборвётся, я жить не буду».
В другой раз Захарченко жаловалась Шульгину на медлительность Якушева. «Разочаровавшись постепенно в Якушеве, она идеализировала другого члена этой организации». Этот «другой»
13 января 1926 года состоялась встреча Шульгина с Якушевым и Потаповым. Якушев был уже знаком Шульгину, Потапов — «сдержанный, тактичный, обаятельный собеседник» — разыгрывал роль будущего военного министра, военного руководителя «Треста». При нем Радкевич держался почтительно, по-военному.
Шульгин поделился с Потаповым планом, который возник ещё перед переходом границы:
— У меня в двух верстах от границы, на польской стороне, имение. Что, если под видом фабрики гнутой мебели там организовать базу для врангелевских офицеров?
Потапов ответил, что польский штаб до сих пор не решил дело с «лесными концессиями», предназначенными для такой же цели. В принципе план надо одобрить, и этим займётся «Трестхоз» [28] .
Беседа была не совсем деловая. Потапов вспоминал прошлое, свою близость ко двору, императрицу Александру Федоровну, — возможно, она была холодна к нему, потому что считала его близким ко двору Николая Николаевича.
28
Никакого «Трестхоза» в действительности не было.
У Шульгина тоже были воспоминания, связанные с императрицей:
— Я был представлен её величеству вместе с другими членами Государственной думы, нас было тридцать. Церемониймейстер представил меня: «Депутат Шульгин от Волынской губернии». Она смотрела на меня с видом отчаяния, потом спросила: «Волынская губерния? Какая она?» Я был смущён и все же нашёлся: «Скажу одним словом — мягкая». Она глядит не понимая. «Климат мягкий, наречье, природа холмистая, мягкая, характер людей мягкий». Затем, нарушая этикет, спросил: «Вы там не изволили быть?» Она ответила, как бы жалуясь: «Не была. А где я была? Я десять лет в Царском Селе, как в тюрьме». И вдруг замолчала. Я сказал: «Надеюсь, вы посетите эту губернию?» — «Непременно». И вот как бывает: член Государственной думы от этой «мягкой» губернии принял отречение царя, а первым восстал лейб-гвардии Волынский полк.
Шульгин мог многое рассказать о том, что предшествовало Февральской революции.
— Я как-то обедал у Юсуповых, Феликс Юсупов был женат на дочери великого князя Александра Михайловича. Был и великий князь Кирилл Владимирович, говорили о том, что династия накануне крушения, — это было ещё до убийства Распутина. Кирилл молча кивал, но в глаза не смотрел, я обратил на это внимание.
Шульгин говорил Потапову и Якушеву, что он буквально потрясён всем, что увидел в России. Россия, её организм не умерли, как они думают там, на Западе.
— Жизнь бьёт ключом, и, больше скажу, её буйный размах перегоняет Запад, в этом я убеждён.
— Мы здесь варимся в этом котле; вам, как свежему человеку, виднее, — согласился Потапов.
— И мы считаем, что этот подъем на пользу будущей России. Переворот только назревает… Все произойдёт само собой, — разумеется, при нашем содействии. Центр внутри страны есть — это «Трест», — добавил Якушев.
— А силы извне? Они существуют… В Белграде, в русской церкви, стоят наши знамёна. Их семьдесят, при них офицерский караул. День и ночь стоит караул в форме своих старых полков…