Мертвая зыбь
Шрифт:
— Кант? — быстро спросил Леннарт. Казалось, это имя его ошарашило. — Нильс Кант, он так сказал?
— Ну да, — ответила Джулия, — он родом из Стэнвика, но его там уже не было, когда я родилась. Я сегодня ходила на кладбище, и я видела…
— Что он похоронен там, возле стены, — продолжил за нее Леннарт.
— Да, я видела надгробие, — сказала Джулия.
Полицейский смотрел перед собой, его плечи опустились, казалось, что он внезапно от чего-то очень устал.
Нильс Кант… он заслужил смерти.
Здоровенная, изумрудно
Нильс Кант стоял с дробовиком на изготовку и смотрел, как навозная муха располагалась на постой на руке немецкого солдата.
41
Травостой — травяной покров природных или сеяных лугов, сенокосов, пастбищ.
Немец лежал на спине, глаза открыты, лицо повернуто набок. Можно было с легкостью поверить, что он изучает муху, если бы не один пустячок: у солдата не хватало части шеи и плеча, вырванных дробью после выстрела Нильса. Кровь пропитала его китель, и, уж конечно, он ничего не видел.
Нильс выдохнул и прислушался.
Теперь, когда муха перестала жужжать, на пустоши стало совершенно тихо, хотя в ушах Нильса все еще слегка звенело после выстрела. Звук, наверное, был слышен довольно далеко, но Нильс считал, что вряд ли на него кто-нибудь обратил внимание. Ни дорог, ни тропинок поблизости не было, и сюда крайне редко кто-нибудь забирался. Он был спокоен, очень спокоен.
После первого случайного выстрела, который завалил первого немца, он почувствовал что-то вроде того, как если бы две крепких невидимых руки опустились на его дрожащие плечи и успокоили его. Или как если бы чей-то неслышимый голос сказал: «Успокойся». Его руки перестали трястись, и он почувствовал вседозволенность. Ничего подобного он раньше не ощущал. Нильс с легкостью нацелил «хускварну» на второго немца. Его взгляд был ясным, палец твердо лежал на курке, ствол неколебимо направлен на мишень. Если это то, что называется войной, или что-то вроде того, то, оказывается, для Нильса это плевое дело. Все равно что на кроликов охотиться.
— Давай это сюда, — повторил он и протянул руку.
Немец понял и медленным, осторожным движением раскрыл пальцы, сжимавшие сверкающий камень.
Не опуская дробовик, Нильс, не рассматривая, забрал камень и сунул его в задний карман. Он довольно хмыкнул про себя и без суеты снова положил палец на курок.
Руки немца беспомощно взлетели в воздух. Наверное, лишь в эту секунду он понял, насколько все плохо. Он широко раскрыл рот, его колени подогнулись, но Нильс не собирался его слушать.
— Хайль Гитлер, — сказал он негромко и дожал курок.
Последний крик — потом тишина. Черт, как же все просто.
Теперь оба солдата лежали под можжевеловым кустом. Один на другом. Муха переползла на тело второго солдата, который лежал, прогнув спину, лицом вверх на своем мертвом товарище. Муха пошевелила крылышками, зажужжала и улетела. Нильс проследил за ней взглядом. Муха облетела вокруг куста и пропала.
Он шагнул вперед, пнул верхнего солдата, потом ухватился за него и потянул. Тело легко сдвинулось и легло на траву. Нильс разместил его справа. Теперь оба солдата лежали рядом. Да, так смотрится намного лучше. Он позаботился о солдатах лучше, чем любой гробовщик, но, может быть, стоит потрудиться еще.
Нильс посмотрел на мертвецов. Раньше они казались стариками, а сейчас он увидел, что они едва ли старше его самого. Теперь, когда они лежали неподвижно, Нильс начал почему-то размышлять о том, кто они такие.
Откуда они взялись? Нильс их не понимал. Он абсолютно был уверен в том, что они говорили по-немецки. Об этом свидетельствовала их форма — грязная и поношенная, порванная, с вытертыми до белизны коленями; и то, что ни у одного не было оружия. Но у того, что умер вторым, был зеленый полевой ранец, который оказался совсем не новым.
Нильс наклонился, расстегнул ранец, на который почти не попала кровь. Он откинул крышку и принялся изучать содержимое: пара консервных банок без этикеток, перочинный нож с потертой деревянной ручкой, пачка писем, перетянутая резинкой, полбуханки зачерствевшего грубого хлеба, веревка, грязные бинты и маленький компас в матовом футляре.
Нильс взял нож и положил себе в карман на память. Ничего ценного он пока не нашел.
В ранце было кое-что еще: маленькая шкатулка, едва ли больше, чем приклад дробовика. Нильс достал ее и услышал, как внутри что-то перекатывается. Он поддел крышку ногтем большого пальца и открыл ее. В шкатулке лежали блестящие драгоценные камни, он высыпал их в ладонь и почувствовал, какие они твердые и скользкие. Некоторые были маленькие, как дробинки, другие — побольше, — всего больше двадцати. И тут же — завернутое в кусочек зеленой ткани что-то покрупнее. Он развернул ткань.
Это было распятие из чистого золота с ладонь величиной, усыпанное красными драгоценными камнями. Шикарно. Нильс долго смотрел на распятие, прежде чем опять завернуть его.
Он закрыл крышку и бросил военный трофей в свой рюкзак. Он закончил с ранцем и аккуратно положил его рядом с мертвым владельцем. Больше здесь смотреть нечего. Ему бы, конечно, лучше закопать солдат. Но вот беда — копать было нечем.
Тела останутся лежать там, где и сейчас, под кустом. Так что, может быть, он попозже вернется сюда с лопатой. Однако сейчас во всяком случае он позаботился о том, чтобы закрыть солдатам глаза, чтобы они перестали смотреть в небо.
Нильс выпрямил спину и потянулся. Пора было возвращаться домой. Нильс вскинул на плечо рюкзак, взял все еще теплую, пахнущую порохом «хускварну», развернулся и направился к Стэнвику. Между тучами блеснуло солнце.
Метров через пятьдесят он обернулся и посмотрел на кусты. Прогалина между кустами лежала в тени, и серая форма солдат делала их почти невидимыми. Единственное, что было хорошо видно, — так это откинутая неподвижная белая рука.
Нильс пошел дальше. Он начал раздумывать, что скажет матери, как объяснит пятна крови на брюках. У него не было от матушки никаких секретов по поводу его походов на пустошь, но иногда Нильс чувствовал, что какие-то вещи ей слышать неприятно. Нильс подумал о том, что схватка с солдатами как раз тот случай. Ему надо было хорошо подумать.