Мертвая зыбь
Шрифт:
— Quiero regresar a casa, [60] — шептал он в темноте.
Постепенно он научился говорить по-испански и немного по-английски.
Нильс находился в бегах уже больше десяти лет, если считать с того самого момента, когда он пробрался на борт грузовоза «Селеста Хорайзон» в Гётеборгском порту первым послевоенным летом. На борту судна он забрался в чулан, тесный как гроб, если только бывают гробы из стали.
С тех пор ему несколько раз доводилось плавать до берегов Южной Америки на старых грузовых судах. Но «Селеста» оказалась чем-то особенным: хуже корабля Нильсу не попадалось.
60
Я хочу вернуться домой (исп.).
61
Ватерлиния — линия соприкосновения спокойной поверхности воды с корпусом плавающего судна.
Двигатели грохотали круглые сутки. Нильс лежал на полу чулана полумертвый от морской болезни, и часто перед ним являлся участковый Хенрикссон. Он молча стоял рядом с ним, черная кровь текла из его развороченной груди. Тогда Нильс закрывал глаза и хотел только одного: чтобы корабль налетел на мину. Хотя война закончилась, но в море было полно мин. Капитан Петри несколько раз напоминал об этом Нильсу. Он также не забыл сказать о том, что если корабль пойдет ко дну, то Нильс будет последним, кто войдет в спасательную шлюпку.
Во время погрузки в Англии ему пришлось безвылазно торчать в своем чулане две недели. Он почти сошел с ума от одиночества, пока в конце концов они не вышли в Атлантику.
В море рядом с Бразилией Нильс видел альбатроса. Огромная птица свободно и беспечно кругами парила вокруг корабля. Нильс счел это хорошим знаком и решил пожить какое-то время в Бразилии. Он без сожаления оставил «Селесту Хорайзон» и психа капитана Петри.
В гавани Сантоса он первый раз увидел бомжей. Их вид наполнил все существо Нильса ужасом. Не успела «Селеста Хорайзон» причалить, как они уже толпились на пирсе. Они брели неверными шагами, все в лохмотьях, с пустыми взглядами.
— Бомжи, — сказал шведский моряк с презрением — он стоял у релингов рядом с Нильсом — и добавил: — Если будут слишком близко подходить, бросай в них углем.
Бомжи были отбросами общества. Бывшие моряки из Европы, которые, оказавшись на берегу, ушли в запой. А их корабли отчалили без них. Или их списали с судна и оставили на суше.
Нильс не был бомжем, он мог себе позволить жить в гостинице. Он пробыл в Сантосе несколько месяцев. Он пил вино в барах — роскошь, бомжам совершенно недоступная, бродил по белоснежным пляжам за городом, учился испанскому и португальскому. Но говорил редко, только по необходимости. Он немного похудел, но по-прежнему выглядел внушительно. Его даже ни разу не пробовали ограбить. И Нильс постоянно тосковал по дому, по Эланду. Каждый месяц он посылал открытку без обратного адреса матери, чтобы она знала, что с ним все в порядке.
На испанском торговом судне он отправился дальше, в Рио. Там было больше людей, больше нищих, больше богатых, больше жирных тараканов и больше бомжей, причем и в порту, и на пляжах. И все повторилось опять. Он бродил
Город за городом складывались в длинный ряд: Буэна-Вентура, Ла-Плата, Вальпараису, Канарал, Панама, Сан-Мартин. Там было полно французов и голландцев. А в Гаване на Кубе — американцев. И каждый последующий город оказывался ничем не лучше того, который остался позади.
Как только Нильс оказывался в новом месте, он тут же слал открытку матери. Он ничего не писал, но все же Вера могла понять, что Нильс жив и думает о ней. Нильс старался вести упорядоченную жизнь: не тратил деньги на женщин и обходился без скандалов и драк.
Он хотел добраться до Соединенных Штатов и получил место на французском корабле, который плыл в развеселую Луизиану. Улицы Нового Орлеана были освещены теплым золотистым светом из баров. Но он не мог оставаться в Америке, потому что у него не было шведского паспорта. Конечно, если заплатить, то проблема бы решилась. Но у Нильса не было такой возможности. Он опять сел на корабль и поплыл обратно, на юг.
Мысль о возвращении в Южную Америку не очень его радовала, и перебираться через границу там тоже становилось все труднее. Поэтому он сошел на берег в Коста-Рике, в портовом городе Лимон, и остался там.
Он прожил в Лимоне больше шести лет. Город между морем и джунглями. В парящем тропическом лесу за городом находились банановые плантации. Там росли азалии, большие, как яблони, но Нильс туда не ходил. Ему не нравилось, он тосковал по пустоши. Джунгли пахли как старая компостная куча и душили его, а прямые улицы Лимона при каждом дожде заливало, и они превращались в клоаку.
Дни, недели, месяцы неслись чередой, нанизываясь друг на друга.
После того как Нильс прожил в Лимоне год, он в первый раз написал матери настоящее письмо, в котором немного рассказал о том, что с ним случилось, и дал ей свой адрес.
Пришел ответ и немного денег. Нильс написал снова. Он умолял мать помочь: попросить дядю Августа. Нильс хотел вернуться обратно. Он пробыл вдали от Эланда больше десяти лет. Какое наказание может быть хуже? Если кто-то и мог переправить Нильса домой, так это был дядя Август. У его матери Веры имелся характер и сила воли, но она никогда не смогла бы сама организовать его возвращение.
Прошло время, и вот теперь Нильс сидел с конвертом на столе рядом с кружкой вина. На конверте черными чернилами был написан его адрес в Лимоне и шведская почтовая марка в сорок эре. Письмо было отправлено из Швеции три недели назад. Там имелся чек на двести долларов. Нильс перечитывал письмо снова и снова.
Оно оказалось от дяди Августа из Рамнебю в Смоланде. Он услышал от своей сестры Веры, что Нильс в Латинской Америке и что он хочет домой.
«Ты не можешь вернуться домой, Нильс, никогда».
Так написал дядя Август. Эта фраза все время стояла у Нильса перед глазами. Письмо короткое, всего одна страница. По сути, там было несколько вежливых, ничего не значащих фраз и то, самое короткое, предложение, которое Нильс перечитывал снова и снова: «Ты не можешь вернуться домой, Нильс, никогда».
Нильс пытался забыть эти слова, но у него не получалось.
Он посмотрел на них еще и еще раз, казалось, что участковой Хенрикссон стоит у него за спиной и улыбается, повторяя: «Никогда, Нильс».