Мертвая зыбь
Шрифт:
Далеко на самом горизонте бесшумно полыхнули молнии, и только потом, спустя время, раздался звук. Где-то там, может быть, на другом краю Карибского моря, была гроза. Наверное, она двигалась сюда, к берегу.
Нильс Кант сидел на веранде за своим обычным столиком. И, как всегда, один. У него над головой покачивались маленькие красные фонарики. Он посмотрел вниз на свой полупустой стакан красного вина и потом залпом допил его.
Какой это по счету за сегодняшний вечер? Шестой, седьмой?
Он не помнил, да это и не имело никакого значения. Вообще-то сегодня он не собирался пить больше пяти стаканов, но неважно. Он решил заказать еще один. Перестать пить? Зачем? Для этого не имелось ни одной причины.
Он поставил на стол пустой стакан и посмотрел на левую руку: она была красная и разбухшая. За последний год, наверное, от солнца у него постоянно воспалялась кожа — и на руках, и на ногах появлялись прыщи, гнойники. Они болели, потом лопались, и каждое утро Нильс просыпался в пятнышках крови, а на подушке лежали пучки волос. У него на голове появилась плешь. Это из-за солнца, из-за жары, из-за влажности. Нильс разваливался, и с этим ничего нельзя было сделать.
Что ему оставалось, кроме как продолжать пить? Уже несколько лет он пил только дешевое вино, потому что где-то с середины пятидесятых мать присылала денег все меньше.
Она написала ему, что семейная каменоломня закрыта, ее пришлось продать. А о том, сколько осталось денег, ни слова. А дядя Август за много лет так и не чиркнул ни строчки.
Нильс ни разу не сделал никому ничего плохого с тех пор, как оставил Эланд. Но по-прежнему по ночам время от времени он видел возле своей кровати участкового Хенрикссона. Тот стоял, истекая кровью, и улыбался. Единственное слабое утешение было в том, что сейчас это случалось реже, чем раньше.
Нильс взял стакан и наклонился. Он хотел встать, чтобы пойти за очередной порцией, и в эту самую секунду понял, что знает мелодию, которую кто-то насвистывал в темноте у веранды.
Он застыл и прислушался.
Ну да, он слышал эту мелодию много лет назад. Ее часто крутили по радио во время войны. У мамы Веры было много пластинок, и эта песня тоже была.
Привет вам, веселые братья…Веселая, разудалая песня. Нильс не помнил, как она называлась, но зато наизусть знал слова:
«Здорово», — мы скажем в ответ, Пора нам домой возвращаться На юг, там, где дом, там, где свет.Нильс не слышал ее с тех пор, как бежал из Стэнвика. Шведская песня. Нильс встал, подошел к перилам веранды, осторожно перегнулся и посмотрел вниз, в темноту: до земли было метра три-четыре.
Тени, только тени.
Нет, кто-то сидел внизу, на песке, прямо у опоры веранды.
— Халло, — тихо позвал Нильс по-шведски. [64]
64
В шведском языке настолько специфическая интонация, что даже об одном вполне интернациональном слове можно сказать «произнес по-шведски». (Примеч. пер.)
Свист внизу прекратился.
— Здорово, — раздался из темноты низкий голос.
Глаза Нильса привыкли к темноте, и теперь он более отчетливо видел того, кто сидит внизу. Мужик в шляпе перестал свистеть, но с места не сдвинулся.
Нильс подошел к лестнице на другом конце веранды. Едва он сделал первый шаг, как на него упали первые холодные капли начинающегося проливного дождя. Он положил руку на перила и начал спускаться, неловко переступая нетвердыми ногами.
Наконец он почувствовал под подошвами своих кожаных сандалий мягкий и все еще теплый песок.
Нильс просиживал вечер за вечером на веранде уже около десяти лет, но никогда прежде не спускался ночью на темный пляж. Здесь могли быть здоровые, как собаки, голодные крысы.
Он осторожно пошел вперед, хватаясь за толстые балки опор, поддерживающих веранду. Ответившее ему ночное видение сидело совсем близко, утонув в шезлонге, который можно было по дешевке взять напрокат в магазинчике в сотне метров отсюда.
Нильс подошел поближе. Нет, ему не почудилось: мужик был в рубашке с закатанными рукавами, какая-то хреновина вроде соломенной шляпы надвинута на лицо и напевал себе под нос ту же мелодию, что и прежде.
Скажи еще раз, мы плывем домой.Нильс шагнул еще ближе и остановился. Он старался стоять ровно, но его покачивало, и непонятно, от чего больше: от вина или от волнения.
— Добрый вечер, — послышалось из шезлонга.
Нильс откашлялся.
— Ты… ты из Швеции? — выдавил он наконец.
Простые шведские слова теперь казались ему чужими — так давно он их не слышал.
— А что, разве не слышно? — спросил мужик. На долю секунды блеснувшая вдали молния осветила его.
За время вспышки Нильс успел посмотреть на светлое лицо шведа. Через несколько секунд со стороны моря послышался отдаленный раскат грома.
— Я подумал, что будет лучше, если ты спустишься ко мне сюда, где темно, а не наоборот, — сказал швед.
— Что? — не поверил своим ушам Нильс.
— Я тебя искал в городе, дома тебя не было. Мне хозяйка сказала, что чаще всего по вечерам ты бываешь здесь, в баре. Ну да, с развлечениями у них, в Коста-Рике, слабовато. Что тут еще делать, сидеть и пить.
— Что тебе надо? — спросил Нильс.
— Плохой вопрос, Нильс, неправильный. Скорее — что тебе надо?
Нильс ничего не ответил, ему вдруг показалось, что он раньше этого человека где-то видел.
Но где? Может, в Стэнвике.
Он не мог вспомнить.
Швед положил руку на подлокотник шезлонга и встал. Он посмотрел на море, а потом — прямо в глаза Нильса.
— Ты хочешь поехать домой, Нильс? — спросил он. — Домой, в Швецию, на Эланд?
Нильс медленно кивнул.
— Ну, тогда я могу это устроить, — ответил швед. — Выдадим тебе, как на тарелочке, новую жизнь.