Мёртвая зыбь
Шрифт:
Это было недалеко, и вскоре Званцев сидел напротив пытливо разглядывающего его пожилого широколицего скуластого майора МВД, не похожего на допрашивавших его когда-то капитанов.
— Так значит, без паспорта и удрали? — с улыбкой спросил он.
— Я же знал, какая будет волокита и как охотно подчиненные оскорбившегося грузина лжесвидетельствуют.
— Это вы правильно сделали. Видите, у меня под рукой толстую папку? Это “ваше дело”, вам вслед, вместо соли на хвост, посланное. Нам бы много хлопот стоило вас выручить, если б они вас арестовали. Вот ваш паспорт. Они не
Так закончился для Званцева 1946-й “ухабистый” год.
Глава вторая. К стране подвига
Не счесть сокровищ
В ледяных пещерах,
Суровой Арктики чудес…
Когда война кончалась, все ждали от Победы золотого века. Чтоб он наступил, надо восстановить страну. И новая волна энтузиазма подняла людей, как в дни первых пятилеток. И снова на ее гребне зловеще клокотала темная пена репрессий, бездушной несправедливости к людям, исстрадавшимся в гитлеровском плену, попадая из нацистских лагерей не домой, а снова в концлагеря “проверки”, где с них жестко спрашивали как могли они сдаться в плен?
Званцев, привыкнув кипеть в жизни, чувствовал себя в писательском “бездействии” неловко.
Он прекрасно понимал, что выдвинутая на первый план Арктика — отвлекающая от темных сторон жизни романтика. Он сам давно был в ее плену, создавая фантастические проекты. Осуществить их в суровых условиях — подвиг. И стремление к подвигу во льдах, полярной ночью, как на легендарных “Челюскине” или “Георгии Седове” привело его в приемную секретариата Союза писателей. Там было много народа. Писатели толпились перед кабинетом первого секретаря Правления Александра Александровича Фадеева.
Званцев стоял у окна во двор, где Лев Толстой увидел Наташу Ростову, распорядившуюся разгрузить обоз со скарбом графских покоев и погрузить раненых в Бородинском сражении и в том числе, к ее ужасу и радости, Андрея Болконского. Званцев живо представлял себе это, и почувствовал руку на своем плече.
— Ручаюсь, что он думает о Наташе Ростовой, — услышал он чей-то голос, обернулся и увидел словно вылепленное скульптором лицо, обрамленное седыми волосами.
— Вы угадали, Александр Александрович, — признался Званцев.
— Вы ко мне?
— Если это возможно, — ответил Саша, многозначительно взглянув на теснящихся в приемной писателей.
— С ними я всегда увижусь, а вас в первый раз встретил. Надо познакомиться. А то нехорошо, — и взяв Сашу за плечи, он провел его в свой кабинет, тесноватую комнату с красивым письменным столом и другим для заседаний в стороне, покрытым, как бильярд, серым сукном.
Фадеев сел за стол и усадил Сашу напротив.
— Ну, поведай, друг мой новый, чем живешь, о чем пишешь, а главное, о чем писать хочешь?
— Хочу писать о стране подвига.
— Так пиши о нашей стране. В ней жить — подвиг совершать. Войну где
— Пришел солдатом. Кончил полковником.
— Небось, корреспондентом фронтовой газеты? Там чины дают.
— Нет. Наместником Штирии, в Австрийских Альпах. Разграбленные заводы нашей стране возвращал.
— Святое дело совершал. И сейчас ищешь где силы приложить?
— Я знаю где, да вот как туда попасть?
— Это куда же?
— В Арктику, где что ни шаг, то подвиг, чего полярники и не замечают.
— Выбор правильный. Страна трудностей, страна чудес. Наш Борис Горбатов переполненным впечатлениями оттуда вернулся.
— У меня цель не только живописать с натуры, но увидеть завтрашний день края. Будущее Арктики не в героической эпопее Челюскина, не в дрейфующей станции “Северный полюс”, а в приближении отдаленных северных земель, таящих в себе нетронутые богатства.
— И как же их доступными сделать?
— Круглогодичной навигацией.
— Сверхмощные ледоколы видишь?
— Они не понадобятся, если отгородить сибирское побережье морей от северных льдов.
— Это ж целые поля от горизонта к горизонту!
— Поставить на их пути преграду. Защитить незамерзающую полынью вдоль сибирских берегов длиной в четыре тысячи километров.
Фадеев свистнул:
— Ну и размах, скажу я, у вас! Это сколько же материала такой защитный мол потребует!
— Привозить ничего не надо. Он на месте.
— Со дна его брать хотите?
— Нет, Александр Александрович. Материал — морская вода. Мол будет ледяным из замороженной на месте воды между двумя рядами спущенных ко дну труб. По ним пустить замораживающий раствор из холодильных установок. В действие их приведут не стихающие арктические ветры.
— Замысел инженерный с ног сшибает. Но, коль скоро, ты к нам пришел, то становишься инженером человеческих душ, и я боюсь чтобы ты эти души в холодильном растворе не утопил.
— Я не только инженер, но и поэт.
— Вот как? А ну, прочти-ка мне позагвозистее. Вспомнишь?
— Конечно. Вот сонет:
БОГИНЕ БУЙНЫХ ГРЁЗ
Когда ты входишь, солнце меркнет.
Вдохнешь — благоуханье роз.
Тебе молюсь в “Любовной церкви”,
Моя “богиня буйных грёз”!
Твой взгляд слепит сверканьем молний.
Твой ум — ключи Добра и Зла.
С тобой я — Парус, ветром полный.
Один я — лодка без весла.
Хочу в безумье быть счастливым,
И чтоб пожар век не затих.
Весенним, радостным разливом
Хочу бурлить у ног твоих.
<