Мёртвая зыбь

Казанцев Александр Петрович

— Некогда мне на Угаданный высаживаться. Маневр вместе проведем, — решил Козлов.

Я спросил его, что за маневр?

— Садиться будем.

Сначала я сам ничего не понимал. Вижу над самыми волнами идем. Пена на них такая… лохматая, серая. А Козлов выруливает, чтобы вдоль гребня идти. Ну и вырулил. Тут я и понял, что он делать хочет. Вижу словно застыли под нами волны, остановились. По морю мы с ними с одной скоростью движемся… Ну и перемещаемся, летим вдоль волны. Вот представьте, что вы по перрону наискосок бежите, все время находясь против дверцы движущегося вагона.

Так же и мы. Летим по морю вкось и все время над одной и той же волной. А волна здоровая, прямо как железнодорожная насыть… Было бы волнение меньше — ни за что не сесть. А тут он сел прямо на гребень. Было где поместиться!

Опустились мы на гребень без удара. Бить нас потом начало, когда мы потеряли скорость, с волны сошли. Ох и било, ох, и качало… елки-палки! Думал, разобьет машину… Нет, ничего, сняли мы их со льдины. Крепко ребята натерпелись. Глазам не верили, что мы сели… А в воздух поднялись вот как: подрулил Козлов севернее острова к двум ледяным полям. Между ними волнение уж не то было. Вот мы и взлетели.

А перед тем как улететь, Матвей Козлов в кают-компании каждого из своего кожаного портсигара папиросами угощал. Все взяли… — Толстиков достал из кармана аккуратную коробку с единственной папиросой в ней. — Но никто не закурил, а я храню, ее как талисман. Память о таком человеке, как Матвей Козлов огню не предашь.

— Значит, и сам вроде таков… — подвел итог рассказу Евгения Толстикова Кренкель. И оказался прав. Через несколько лет Толстиков возглавил антарктическую экспедицию и стал Героем Советского Союза.

— Ну, кто про геройство полярное расскажет? — сощурив глаза, обвел ими присутствующих Кренкель.

— Я бы мог, про чудо похлеще цветных айсбергов, про ветер, как он тепло принес, — сказал один из полярников, направляющихся зимовать в Бухту Тикси.

— Ветер холодный — это сама Арктика. О нем послушать стоит… — Чур не врать и не привирать, — строго закончил Кренкель.

— Оно конечно. Завтра все, как есть, расскажу, — пообещал Анисимов. — Как зайдем на землю Франца Иосифа, к Бухте Тикси.

Глава четвертая. Против ветра

Где льдом всё сковано вокруг,

Кутить пурге злой там раздолье.

И механик Бухты Тикси Анисимов “следующим румбом” в салоне капитана начал свой рассказ, а Саша Званцев, с детства владея стенографией, записал, а потом в долгие дни плавания переписал его в форме новеллы, названной “Против ветра” для “Полярного сборника”, о чем говорил Фадеев.

“Остров был открыт всем ветрам. Чуть приподнятый над ледяными полями, он был затерян среди моря, пустынный, плоский, выметенный метелями.

Солнце на многие месяцы исчезало за горизонтом. В редкие дни, когда не было туч, над островом светили звезды и полыхало сияние. Потом солнце возвращалось. Изо дня в день оно поднималось все выше и выше, освещая базальтовые скалы и снежные морщины на обрывах берега. Тогда просыпалось море и гнало льдины одна на другую, сталкивало их, ломало.

Но ветер дул

не переставая. Он не стихал. Он лишь менял направление, уходил куда-то и возвращался, чтобы снова пронестись над островом, завыть по-волчьи в скалах, пролететь по гладкому прибрежному леднику, закружиться на его куполе.

В морозную звездную ночь человек шел против ветра. Ветер рвал на нем полы полушубка, залеплял снегом глаза, старался потушить фонарик, наметал на пути сугробы.

Человек остановился. Он заглянул в маленькую будочку. В светлом пятне фонарика виднелся метеорологический прибор. Закоченевшими пальцами полярник записывал в тетрадь показания прибора. На ветер он не обращал внимания. Для него это была обычная погода, к которой он привык за пятнадцать лет, проведенных в Арктике.

Ветер иссушил его лицо, да и всю фигуру, жилистую и упругую, фигуру человека, привыкшего к лишениям и суровой жизни.

Вдоль натянутого каната Сходов — так звали этого человека — шел к дому. Он совершал этот путь к метеоплощадке и обратно через каждые четыре часа и днем и ночью, в любую погоду.

У Сходова, метеоролога и начальника полярной станции, не было сменщиков, как не было их и у его товарищей — метеоролога Юровского и механика Анисимова. Еще по пути на остров, на корабле, они отказались от сменщиков, так как на другом острове надо было заменить больных полярников.

Сходов подошел к станции. Ветер бил в спину. Он ворвался в сени, едва метеоролог открыл дверь.

В темном, холодном коридоре в свете фонарика заискрился снег на дверях и стенах.

Сходов вошел в освещенную коптилкой радиорубку со стенами, покрытыми инеем. Она казалась оклеенной лохматыми, изодранными обоями.

Сходов хмурился. Метеоролог Юровский лежал в спальном мешке.

— Как дела, Женя? — спросил Сходов.

В ответ Юровский закашлялся, сухо, с натугой. Сходов подошел к юноше, положил ему на лоб руку. Определить, есть ли у него жар, он не мог. В комнате температура была намного ниже нуля.

Молчаливый, сосредоточенный, Сходов сел за рацию и связался с островом Диксон. Он отстучал ключом очередные радиограммы, полученные от соседей, для которых он был посредником, передал метеосводку, а потом вызвал к микрофону врача.

Вошел механик Анисимов, кряжистый, широкоплечий, в заснеженной кухлянке. Он начал приплясывать, отряхивая снег.

— Здесь больной, — напомнил ему Сходов. Анисимов скинул капюшон.

В руке он держал котелок с теплой похлебкой. Он умудрялся готовить ее в радиаторе бензинового движка, пока тот работал, заряжая аккумуляторы. Это был единственный источник тепла, каким располагали полярники.

— Женя, хочешь горяченького? — ласково спросил механик.

— Холодно, очень холодно… — прошептал больной. К микрофону подошел врач. Сходов сообщил ему о состоянии Юровского. Врач расспрашивал о симптомах, температуре, пульсе. Потом потребовал, чтобы к груди больного приложили микрофон.

Сходов держал провод, Анисимов — микрофон. Хрипы в груди больного стали слышны за сотни километров.

У радиста начиналось воспаление легких. Врач предупредил полярников, что заболевание серьезное.