Мертвецам не нужны сказки
Шрифт:
И в один далеко не прекрасный холодный вечер он, как обычно, задержавшись на работе, спускаясь по лестнице, увидел Майкла. Тот стоял возле своего стола и изо всех сил, кусая губы, пытался застегнуть пуговицы тёмного пальто. Но его пальцы так сильно дрожали, что пуговицы не поддавались. И лицо у Майкла было пепельно-белым, а губы сухими, покрытыми коркой.
Тогда Алистер довольно часто вёл себя несдержанно, хоть и понимал, что только даёт повод Алисии выгнать его, так сказать, с волчьим билетом.
В тот момент он просто схватил Майкла за руку, словно нашкодившего кота за
И тогда Майкл неожиданно поцеловал его.
А затем заплакал, и устроил истерику со странными претензиями. Мол, я что, такое ничтожество, что ты мне даже в морду не дашь за такое?!
Глава 3
Если признаваться честно, в тот момент он испугался. Странно, он почти не боялся самых опасных преступников, но, видя почти свихнувшегося на очень странной идее Майкла, перепугался до полусмерти. Не за себя, за него.
Мало ли, какой дряни тот наглотался, и что начало твориться в его и так перекошенных мозгах? После многочисленных любовных неудач, все, кто его знал, ожидали рецидивов. Да и раньше у Майкла было достаточно причин – слишком много! – чтобы рехнуться. А если учесть отношение к нему матери, которая считала сына фашистом за то, что тот работал на государственную структуру… Алистер не так хорошо понимал Майкла, но в последнее время тот открывался ему, доверял. И Алистер понимал, что прошлое этого молодого мужчины – как испить тёмную чашу гниющей крови до самого дна! Того поддерживали только бабушка с дедушкой, ради которых Майкл и стал агентом ФБР, потому что они тоже работали на правительство в своё время.
Конечно, у Алистера была биография Майкла. Он имел право проверять подчинённых своего отдела. Но сухие строчки не могли передать эмоции. Алистер знал, что мать Майкла была сектанткой, ненавидящей государство, отец нищим владельцем трейлера, удравшим лет двадцать назад. А ещё пять братьев и три сестры Майкла умерли во младенчестве. И мать постоянно попрекала его, кричала, что не понимает, почему из всех детей выжил только он, недостойный слабак.
Когда после очередной ссоры с начальницей его сместили с должности, а лучший друг Джон вместо помощи лишь покрикивал и поучал его, хотя у самого молоко на губах не обсохло, он словно очутился за пуленепробиваемой стеклянной перегородкой. В изоляции. И никто даже не пытался его понять.
Хотя Джон потом и одумался: сам уступил ему должность руководителя, попытался помочь с документами, накопившимися за время его остранения, поговорил с ним по душам. Но все остальные в отделе не хотели встревать между ним и Алисией. Эта ведьма могла внушить истинный страх. Некоторые даже полагали, что вне рабочего места у неё нет никакой личной жизни, поэтому она вовсю отрывается на рабочем вместе.
А ещё, как посчитал он тогда, все привыкли к тому, что это он всех строит и пытается ободрить, хоть и топорно, неуклюже, а сам прибьёт за попытку выразить сочувствие.
В первую очередь ему было больно из-за того, что его подчинённые увидели его слабые места. Это всегда неприятно.
Но в те дни они с Майклом сблизились ещё сильнее. И тогда же он начал звать его в гости и навещать самому. Раньше Алистер придерживался правила, что рабочие отношения не должны переходить во что-то большее. Но во времена жестокого противостояния с безжалостной Алисией ему стало на это наплевать.
И после того поцелуя Алистер одновременно испугался за Майкла и захотел его прибить.
"Я не затем рисковал своей работой, чтобы оставлять тебя на службе, зная о твоих пагубных пристрастиях, чтобы ты никак с ними не боролся!" – закричал он тогда на него, хватая за плечи и тряся, будто грушу со спелыми плодами. – Ты понимаешь, чем я рисковал, когда смолчал, хотя и знал, что ты принимаешь психотропные лекарственные средства?! Я мог под статью пойти!"
А Майкл только пялился на него и ресницами хлопал, как бездушная механическая кукла. Хорошо, хоть истерить прекратил. Но тогда сорвался уже он сам.
"Ты знаешь, сколько я не спал ночами, когда думал о том, что ты накачиваешь себя всякой дрянью?! Тебя могли пристрелить из-за заторможенности и сонливости! Во время расследования ты мог упустить важную деталь, которая могла кому-то стоить жизни! Я переживал, между прочим. И врезать тебе мне хочется не за то, что ты меня поцеловал – да наплевать мне на это! – а за то, что ты опять меня подставляешь. И уничтожаешь свой мозг, между прочим".
Затем он просто отпустил худые плечи с выступающими ключицами, мгновенно выгорев дотла. Слишком редко он позволял себе полностью отпустить себя. И с ужасом подумал, что с Майклом это делать проще, так как тому сложно за себя постоять. Намертво вбитая с детства психология жертвы делала мужчину слишком уязвимым. И он опять почувствовал себя виноватым.
"Как ты пушку держать намереваешься, если у тебя руки ходуном ходят, как у старого алкоголика?" – с этим вопросом он подтянул его к себе, спокойно застегнул пальто и даже нормально повязал шарф. А затем отконвоировал вниз, забрал его вещи и отвёз к нему домой, где ещё и провёл полночи, чтобы убедиться, что Майклу не станет по-настоящему плохо.
Тот, впрочем, не стал больше приставать. Во-первых, потому что его начало жутким образом тошнить, а тело истязали судороги. Во-вторых, сложно испытывать сексуальное желание к тому, кто относится к тебе как к маленькому ребёнку.
Когда же он уходил, Майкл повернулся на постели и произнёс ему вслед слабым, дрожащим голосом: "Будь ты проклят, я тебя ненавижу!"
Больше Майкл его не просил о помощи до этого дня.
Открыв папку, которую передал ему сонно зевающий Майкл, который почти сразу же отключился, погрузившись в глубокий сон, даже несмотря на неудобное сидячее положение, Алистер достал фотографию мальчика лет десяти-одиннадцати. Милый светловолосый, и, к его сожалению, слишком смазливый. Таких и правда обзывают педиками. Особенно, если его родные на самом деле грубые рабочие, которым из-за законов невозможно наплевать на всеобщую толерастию, но очень уж хочется хотя бы в своём узком семейном кругу. Мальчику, который просто родился красивым, доставалось на орехи за всех геев, которых его семья ненавидела по телевизору.