Мертвое Небо
Шрифт:
– Доброй ночи, благородный Данил!
Воин мгновенно обернулся.
– Усик!
Чародей с четверть минуты наслаждался его замешательством.
– Нет,– произнес он гулким басом, никак не вязавшимся с тщедушным телом.– Мое имя Унгат!
Удар был подобен удару молнии. Ниминоа увидела, как пала на Данила из темноты пылающая многоголовая змея. Беззвучный вопль тьмы обрушился на девушку, и она без сил опустилась на траву.
Огненный столб, рожденный магом, рассыпался, обратившись в черную фигуру, напоминающую крест с обломанными концами. Зыбкие круги красного света расходились от него. Трава у ног чародея пожухла на шесть полных шагов, и… светлорожденный Данил Рус отпустил рукоять меча: клинок с шелестом вернулся в ножны.
– Приветствие тебе, почтенный Унгат! – с достоинством
– Вне всякого сомнения, благородный Данил! – с поклоном ответил чародей.– Если ты соблаговолишь последовать за мной, мой дракон не позже, чем завтра, доставит тебя во дворец нашего повелителя.
– Благодарю тебя, почтенный Унгат,– Данил слегка поклонился тщедушному человечку и добавил, не скрывая нетерпения: – Не будем медлить!
«А я?» – беззвучно вскрикнула Ниминоа.
– Данил…– слабым голосом позвала девушка.
Чуть слышно, но светлорожденный услышал. Он повернулся, посмотрел на Ниминоа… не узнавая! Девушка видела: он нахмурился, пытаясь вспомнить…
Но Унгат не собирался терять время на девчонку. Он попросту не принимал ее в расчет. Если она выживет,– здесь, в Конге, никто не поверит ни одному слову хуридитки. А раз так, то она значит не более паука, карабкающегося по сапогу Унгата. Но если паук пытается взобраться выше…
Маг поднял руку. Струя огня вырвалась из его ладони и ударила в лицо глупой девки. Хорошая шутка. Даже конгаи не станут ее убивать, слепую, с обожженным, изуродованным пламенем лицом. Если конгаи успеют найти ее раньше болтающегося поблизости хуруга, которого, несомненно, привлечет ее вой. Что ж, если хуруг успеет первым, можно считать, и девке, и хищнику повезло.
Пламя ослепило Ниминоа. Жуткая боль пронзила ее мозг. Ниминоа страшно закричала… Но не от боли испепеленных глаз, а от смертной силы, сокрытой в темном огне. Ними закричала… и пламя истаяло. Девушка поглотила его, как «пила» силу иного, живого пламени. Но то был другой огонь, и мощь его Ниминоа не могла перенести. Всепоглощающая ненависть овладела ею, преображенный пламень выметнулся наружу и объял самого чародея.
Разумеется, Унгат знал о начатках колдовского дара у хуридитки. Но считал смешным обращать на это внимание. Не больше, чем на чары деревенского колдуна. Он, могучий маг,– и безграмотная хуридская девка…
Гордыня подвела Унгата. Неожиданность заставила его отразить удар с несопоставимой мощью. Разумеется, посланное хуридиткой пламя истаяло, не причинив ему ни малейшего вреда. Разумеется, теперь он мог бы прикончить девку одним движением мизинца… Но теперь ему стало не до хуридских девок-ворожей! Сила Тьмы! Он не укрыл своего волшебства! Если бы Унгат выкрикнул свое имя на центральной площади Фаранга, он и тогда не сообщил бы яснее о своем присутствии.
Его учуяли! Унгат слышал это так же ясно, как тревожный зов дракона.
Бежать!
Уже не церемонясь, он вышиб из светлорожденного пленника остатки самостоятельности, повелел следовать за собой и бросился к дракону.
Ниминоа потребовалось несколько мгновений, чтобы выйти из шока. Еще мгновение – чтобы вскочить на ноги и броситься вслед за Данилом. Но она опоздала. Увидела только, как сорвался со скалы огромный темный силуэт, взмыл ввысь, промчался над девушкой, затмив на миг звезды, и исчез в бездонном небе.
Стоять было больно. Ниминоа бежала, не разбирая дороги, и до крови изранила ноги. Девушка опустилась на траву, поглядела ввысь и тихонько заплакала. О Даниле. Она еще не осознала, что осталась одна в совершенно чужой стране и не о светлорожденном надо ей плакать, а о себе.
Хуруг жадно обнюхал землю и лизнул ее толстым, покрытым вкусовыми бородавками языком. Кровь, свежая кровь! Короткий заостренный хвост хуруга задрожал от возбуждения, гребень на плоской голове вздулся, как во время гона. Самая сладкая кровь, кровь человека! Мощное приземистое тело развернулось, морда задралась кверху, раздулись ноздри, ловя ароматный запах добычи, но ветер дул сбоку, и тяжелая голова снова упала к земле. Передние лапы хуруга торчали из туловища не снизу, как у других ящеров, а сбоку. Выгнутые в суставах под прямым углом, они делали тварь похожей на уродливое человекоподобное существо, ползущее по-пластунски. Но двигался хуруг значительно быстрее пластуна, хотя и уступал в скорости бегущему человеку. Уткнувшись мордой в землю, подстегиваемый голодом, хуруг устремился по следу. Все живое поспешно убиралось с его пути. Кроме человека, у прожорливой твари не было врагов. Мясо хуруга ядовито, запах омерзителен для любого хищника, способного справиться с этим ящером. Сам же хуруг считал добычей все, что попадалось на пути. Вот он достиг места, где его будущая жертва останавливалась. Испачканная кровью трава; запах, от которого густая слюна потекла из пасти хищника. Хуруг завертелся на месте, кружил целую минуту, пока не обнаружил второй след – ароматную ниточку к блаженству. В нетерпении ящер испустил пронзительный скрежещущий вопль. И припустил по следу.
Леденящий душу вой вывел Ниминоа из полузабытья. Она вздрогнула, подняла голову, посмотрела на угасающий костер. Страх пронзил ее. Ниминоа вскочила на ноги, вскрикнула от боли, но страх был сильнее, чем боль. Девушка торопливо набросала заготовленных сучьев поверх тлеющих углей. Через несколько мгновений огонь проснулся, и дрожащий свет озарил поляну. Ниминоа, механически, просто чтобы чем-то себя занять, ополоснула израненные ноги вином из фляги Данила и забинтовала их. Руки двигались быстро и умело, но в сердце ее не осталось ничего, кроме страха. Обуться в свои сапожки Ними теперь не могла, но в клади лежали запасные верховые сапоги Данила. Они почти подошли. В боковом кармашке одного обнаружился небольшой нож. Ними вынула его и положила на одеяло. Просто так. Если какой-нибудь ночной охотник пожелает ее загрызть – пускай. К чему ей жить?
Конец третьей части
Часть четвертая
ОКРЫЛЕННАЯ КОЛЕСНИЦА
А было так.
На земле Атуи, что ныне в границах Красного и Черного зовут Проклятой, явился Тата-Харири, пророк. Шесть лун, от Севера до Юга, шел он по земле Атуи, пока не достиг холма, именуемого Бис-Шеба, Кувшин Жажды. И взошел Тата-Харири на вершину холма. И пророчествовал. Там же сказал: «Сильные Атуи! Грядет!»
Время же того: за шестую часть века до Эпохи Перемен.
И взят был Тата-Харири воином Шеном и привезен в Прохладный Дворец. С Шеном же было полумножество всадников, поскольку крепок был в ту пору щит Тата-Харири в Атуи.
И вопросил Великий и Сильный, Опоясанный Огненным Бичом, Владычествующий над Миром, Повелевающий всем бескрайним Махд-Шагош:
– Почто пророчествуешь во зло мне?
Отвечал Тата-Харири:
– Слава моя – за мной! – к небесам обратив лик: – А сила моя – земля есть!
С тем и умолк.
Рассудил Великий и Сильный, Державший Место Свое в Прохладном Дворце посреди Доброго моря: о земле Атуи говорит пророк.
И послал он три множества воинов на окрыленных колесницах, и обратились они к земле Атуи, и вскричала Атуи великим криком. И губили беспощадно воители Махд-Шагош. Которых же оставляли живыми, тем продевали вервие сквозь нижнюю челюсть и так влекли к берегу Доброго моря. А крови было столько, что земля превратилась в грязь.
Позвал тогда Великий и Сильный, Опоясанный Огненным Бичом, позвал Тата-Харири:
– Ты! – сказал.– Нет твоей силы!
И поведал о содеянном.
И поразил Тата-Харири Огненным Бичом.
Пал наземь пророк Тата-Харири, возопил гласом неистовым:
– Грядет! – И умер.
И не стало Махд-Шагош.
Такова сила истинной веры.
I
Одиннадцать всадников ехали по дороге. Ночной дозор, высланный командующим крепости. Командующий, человек неглупый и самостоятельный, решил не дожидаться восхода, когда можно будет зеркалами связаться с Фарангом и доложить о странных огнях на севере. Колдовство это или нет, но слишком близко от крепости, чтобы дожидаться утра. Подняв десяток Дуда, командующий передал им доклад наблюдателя, выдал направление и велел проверить, что там, мощь Тура, происходит? Об осторожности командующий не говорил. Дуд Кошачий Глаз на рожон не полезет.