Мертвое озеро
Шрифт:
– - Извольте приказать, ваше высокоблагородие.
– - Поезжай ты в город и купи там тарантас… новый, а лучше подержанный, только немного… мы его здесь обделаем… да такой, чтобы, знаешь, если зимой придется ехать, так чтоб полозья можно было пригнать…
– - Осмелюсь спросить, что изволили придумать?
– - А может, надумаю ехать в Петербург либо в Москву полечиться… всё лучше, как будет готов…
Через день в Овинищи привезли тарантас, подержанный, но удобный и поместительный. Больной приказал подвезти себя к нему, осмотрел каждый винтик,
– - А лошади смирно идут?
– - спросил Алексей Алексеич.
– - Смирно, только коренная, лысая, немного пошаливает.
– - А что?
– - Да задом раза два ударила.
– - Ай-ай! не годится! попробуй в корень чубарую, а лысую с левой руки.
Попробовали: оказалось, что чубарая отлично идет в корню, а лысая не бьет с левой руки. Но Алексей Алексеич не успокоился, пока не уверился собственными глазами, приказав кучеру ездить мимо своего дома и наблюдая.
– - А не мало ли карманов у тарантаса?
– - спросил он.-- Ведь в дороге чем укладистее, тем лучше.
Сочли. Алексей Алексеич нашел, что карманов мало. И тотчас под его личным надзором нашито было еще множество кожаных карманов, баульчиков, кобур, и всё пригнали к тарантасу.
– - Ну, теперь хоть на тысячу верст!
– - весело говорил Алексей Алексеич, когда наконец тарантас совершенно покончили,-- Игрушка, просто игрушка!
"Хорошо-то хорошо, да кто поедет на нем?
– - думал про себя кучер Вавило.-- Вишь, у барина щеки словно гороховая скорлупа вылущенная!"
– - А что, Иван Софроныч, я давно не видал моего вицмундира,-- сказал однажды Алексей Алексеич.-- Вели-ка его принести… кажется, еще хорош? А всё осмотреть да почистить не мешает. Да и портного вели позвать.
– - А надень-ка, Иван Софроныч,-- сказал Алексей Алексеич, осмотрев вицмундир.-- На человеке виднее.
Иван Софроныч надел.
– - Широк,-- сказал Алексей Алексеич.
– - На меня широк, да ваше высокоблагородие пополнее…
– - Был,-- прервал его Алексей Алексеич,-- а теперь как раз по твоей мерке надо переделать.
– - Помилуйте!
– - возразил Иван Софроныч.-- Да неужто уж ваше высокоблагородие так и остаться думаете? Вот начните только ходить, увидите, как раздобреете!
Но больной требовал, чтоб вицмундир был непременно переделан по мерке Ивана Софроныча. И каждый день требовал он какую-нибудь вещь: то шапку зимнюю, а потом летнюю, то сапоги меховые, осматривал всё и приказывал чинить. Сам же, когда боль несколько утихала, принимался писать. Но рука его не могла держать перо долее пяти минут, и последнее
– - А вот-с мундир не прикажете ли подать?
– - сказал ему однажды портной.-- Вы его давно не изволили надевать: может, тоже понадобится переделать.
Алексей Алексеич печально улыбнулся.
– - Мундир?
– - сказал он.-- Мундир оставить так; не стоит с ним возиться… время терять. Мундиру немного носки придется, да и носка нетрудная… лежал и будет лежать… да и не беда, широк ли, узенек ли будет,-- все равно!
– - тихо промолвил больной и задумался.
– - А что шуба медвежья?
– - спросил он через несколько минут.-- Лежит?
– - Лежит.
– - Полно ей лежать. Переделать ее, перекроить… По Ивану Софронычу: мне тяжело будет примеривать.
Переделали и шубу.
Прошло несколько дней. Алексей Алексеич так ослаб, что уже не мог сидеть в кресле; его переложили на кровать. Жизнь видимо гасла в старике. Доктор, приезжавший почти ежедневно, объявил, что ему недолго жить.
"Шутишь, брат!" -- подумал Иван Софроныч; но сердце в нем мучительно дрогнуло. Он начинал верить очевидному несчастию.
Вечером Иван Софроныч сидел у постели больного; больной находился в забытьи и только по временам стонал.
– - Иван Софроныч!
– - прошептал он вдруг.
– - Что угодно вашему высокоблагородию?
– - Дай руку.
Иван Софроныч подал.
– - Что тебе, нехорошо?
– - Нет, ничего, Алексей Алексеич,-- бодро отвечал Понизовкин.-- Полагаю, вот вашему высокоблагородию так не совсем хорошо; да бог милостив…
– - Нет, знаю: тебе хуже моего, хуже. Не горюй! не жалей меня… Ты веришь в бога, Софроныч?
– - Верю во единого бога-отца…
– - Ну так верь богу: мне легко умирать. Прощай, товарищ… верный товарищ… старый сослуживец… честный солдат…
Больной говорил с большими паузами.
– - Прощай, брат!
– - прибавил он, судорожно пожав руку Понизовкина.
Софроныч упал на колени перед кроватью и оставался с наклоненным лицом; слезы текли градом по его бледному лицу, которого напряженная суровость показывала страшное усилие сдержать их.
Несколько минут длилось молчание.
– - А помнишь Данциг?
– - тихо сказал больной.
– - Помню,-- еще тише отвечал Иван Софроныч.-- Ваше высокоблагородие там взяли знамя…
– - Да, я взял его, я!..-- с неожиданной живостью гордо прошептал больной.-- Пуль двадцать разом около головы свистнуло, только одна задела… Не трус был я?
Иван Софроныч не расслышал.
– - Славное было дело… А Фомича помнишь?
– - Помню,-- прошептал Понизовкин.
– - Ну… не забудешь и Ваню…
Наступило молчание.
– - Софроныч!
– - Здесь.
– - Пожили?
– - тихо прошептал больной.
– - Пожили, ваше высокоблагородие!
И опять наступило молчание.
– - А плох же я стал!
– - сказал вдруг больной с большим усилием.-- Память пропала: писал, писал и чуть не забыл, Софроныч!
– - Что прикажете?