Мертвые бродят в песках
Шрифт:
«Вот как? А не напрасно он женился на молодой? Из хорошего рода-племени человек, как бы не умер раньше времени».
Акбалак взял в руки домбру. Задумчиво пробежали его пальцы по струнам:
«Проехал, говоришь, по старым местам, и веселый едешь обратно?»
До веселья ли здесь, подумал Насыр, но с ответом медлил. Наконец решил, что Акбалак видит и понимает не меньше его – он ведь тоже давно переживает за судьбу Синеморья. С нескрываемой горечью Насыр произнес: «Почтенный Ака, не принесла радости мне эта поездка: еще больше разбередила душу».
«Как
Акбалак отставил домбру и повернул к Насыру левое ухо.
«Что Кахарман? В Москве большие начальники убеждают друг друга, что исчезновение моря не принесет никому никакого вреда. В газете читал. Глазам своим не поверил. Они и нас хотят убедить в этом. Я так думаю – она просто безмозглая, эта власть советская! Они забыли добрые слова Ленина о нашем Синеморье – он еще в начале революции говорил… Помнишь, как отправляли рыбу из этих мест голодающим России? Я-то был совсем мальчишкой, а ты, Ака, должен помнить…»
«Конечно, помню! Такое не забывается! – Жырау встрепенулся. Напоминание о молодости навеяло на него светлую грусть. – Тогда я был совсем юнцом. Отец брал меня вместе с собой грузить рыбу в вагоны…»
«Семьдесят лет прошло с тех пор. Теперь море сохнет, гибнет у всех на глазах. Ни одного человека не нашлось, кто бы хотел помочь ему. И это гнетет меня больше всего».
«Матвей не раз говорил – надо спасать, пока не поздно. Иначе море погибнет. Вот и сбываются его слова. Ученый он человек, знающий…»
«Матвей не жалел сил – да только кто прислушался к его словам? Очень, видимо, опасными были эти слова – угодил в свое время в тюрьму. Да с каких пор повелось такое – чем умнее человек, тем яростнее хотят от него избавиться?! – Насыр вздохнул. – К сегодняшнему дню третья часть моря уже превратилась в сушу. Только что это за суша – белая мертвая пыль. Первая солончаковая пустыня страны».
«Аллах не посылает мне смерти. Только и осталось на мою долю: скрипеть старыми костями. Не пойму, в чем дело: вроде бы не грешил я перед ним. А послал вот наказание – старость, выжившую из ума. – Акбалак помолчал, потом спросил: – Наверно, от Кахармана требуют план?»
«Про план они не забывают… А какой улов, когда не стало в море рыбы? Эх, Ака, ни одной поймы не осталось, ни одного залива или крохотной бухточки, где было бы рыбы как прежде! Сам хорошо знаешь эти места – сколько ее было!.. – Тут Насыр вспомнил про Кахармана. – Трудно приходится сыну. Со всеми начальниками переругался: и с местными, и с областными. Теперь вот в Алма-Ате был – и там не встретил поддержки…»
«Слышал, будут закрывать рыбный завод. А как Кахар-ман к этому относится? Говорят, что один из траулеров уже сидит на мели…»
«Если не будет моря – зачем нужны заводы? А про траулер не врут люди – он на мели. Стоит теперь в песках: жутко смотреть на него. Вода далеко отошла от него: его что – на канатах за водой тянуть? И это только начало всех бед, Ака…»
Акбалак ничего не сказал, только хмурил лохматые брови, затем он поднялся, вышел во двор; там властным голосом он
«Худо было бы людям без работы, когда бы Кахарман не организовал здесь скотоводческие фермы, не открыл мастерские для женщин. Слышал я, что недавно был он у нас, проверял эти фермы. А ко мне не заглянул. Передай, что старый жырау обижается».
«Передам, Ака, передам. Ты тоже пойми его. Думаешь, не хотелось ему повидаться с тобой? У него не бывает свободного времени: всё дела, всё люди вокруг него…».
«Конечно, пока человек жив да хорошо выкладывается на работе – времени у него на остальное не остается. Дай Бог, чтобы времени Кахарману хватало на все: даже на разговоры с аксакалами. Передай ему людскую благодарность. Особенно желают ему здоровья женщины: очень им было далеко за водой ходить, а он велел вырыть два колодца прямо посередине аула», – продолжал Акбалак.
Не хотелось в эту минуту Акбалаку говорить плохое про своих аульчан: он умолчал о том, что они стали покидать родные места. Впрочем, Насыр уже слышал об этом.
«Хорошо, что у вас своя питьевая вода, – сказал Насыр. – У Бекназара в Каракалпакии оба внука подхватили желтуху, один умер, чуть ли не на следующий день. Говорят, Дарья теперь вся испоганена «хемией»: эта хемия несет много болезней людям».
«Несчастные дети! И у нас в прошлом году было такое же – не слышал ли ты, Насыр? Эта самая хемия попала в колодец: яд, которым посыпают рисовые поля. Весь аул, кроме стариков и старух, которые держат ораза, чуть не погиб. Хорошо, успели вызвать врачей из города… А что дальше будет? Ничего я не могу понять, Насыр!..»
Насыр не отвечал. После долгого молчания Акбалак взял в руки домбру и запел дрожащим голосом одну из своих песен:
Снова в море закинул я сеть,
Море рыбы своей не дает.
Боже мой, нету силы терпеть,
Что в груди твоей: сердце иль лед?
Обезлюдел мой род, приуныл,
Поплелись мы, лишенные сил,
От родимой земли и могил…
Море рыбы своей не дает!
И меня захлестнула нужда,
И пошел я, не зная куда,
Но везде нас встречает беда,
Море рыбы своей не дает.
Насыр понял: это песня-плач старого жырау, выстраданная им в последние годы. Да, давно не слышал Насыр пение Акбалака. Какая удивительная сила, и какая тоска в мелодии, какая безысходность и горечь в словах этой песни…
Путь тяжелый и длинный у нас.
Ни зерна, ни скотины у нас.