Мертвые души (Том 1)
Шрифт:
– Да, - примолвил Манилов, - уж она, бывало, все спрашивает меня: "Да что же твой приятель не едет?" - "Погоди, душенька, приедет". А вот вы наконец и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение...
майский день... именины сердца...
Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до именин сердца, несколько даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже ранга заметного.
– Вы всё имеете, - прервал Манилов с такою же приятною улыбкою, - всё имеете, даже еще более.
– Как вам показался наш город?
– примолвила Манилова.
– Приятно ли провели там время?
–
– А как вы нашли нашего губернатора?
– сказала Манилова.
– Не правда ли, что препочтеннейший и прелюбезнейший человек?
– прибавил Манилов.
– Совершенная правда, - сказал Чичиков, - препочтеннейший человек. И как он вошел в свою должность, как понимает ее! Нужно желать побольше таких людей.
– Как он может этак, знаете, принять всякого, блюсти деликатность в своих поступках, - присовокупил Манилов с улыбкою и от удовольствия почти совсем зажмурил глаза, как кот, у которого слегка пощекотали за ушами пальцем.
– Очень обходительный и приятный человек, - продолжал Чичиков, - и какой искусник! я даже никак не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама может так искусно вышить.
– А вице-губернатор, не правда ли, какой милый человек?
– сказал Манилов, опять несколько прищурив глаза.
– Очень, очень достойный человек, - отвечал Чичиков.
– Ну, позвольте, а как вам показался полицеймейстер ? Не правда ли, что очень приятный человек?
– Чрезвычайно приятный, и какой умный, какой начитанный человек! Мы у него проиграли в вист вместе с прокурором и председателем палаты до самых поздних петухов; очень, очень достойный человек.
– Ну, а какого вы мнения о жене полицеймейстера?
– прибавила Манилова.
– Не правда ли, прелюбезная женщина?
– О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знаю, - отвечал Чичиков
Засим не пропустили председателя палаты, почтмейстера и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые все оказались самыми достойными людьми.
– Вы всегда в деревне проводите время?
– сделал наконец, в свою очередь, вопрос Чичиков.
– Больше в деревне, - отвечал Манилов.
– впрочем, приезжаем в город для того только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете, будешь все время жить взаперти.
– Правда, правда, - сказал Чичиков.
– Конечно, - продолжал Манилов, - другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое...
– Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и продолжал: - Тогда, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но решительно нет никого... Вот только иногда почитаешь "Сын отечества".
Чичиков согласился с этим совершенно, прибавивши, что ничего не может быть приятнее, как жить в уединенье, наслаждаться зрелищем природы и почитать иногда какую-нибудь книгу...
– Но знаете ли, - прибавил Манилов, - все если нет друга, с которым бы можно поделиться...
– О, это справедливо, это совершенно справедливо!
– прервал Чичиков.
– Что все сокровища тогда в мире! "Не имей денег, имей хороших людей для обращения", сказал один мудрец.
– И знаете, Павел Иванович!
– сказал Манилов, явя в лице своем выражение не только сладкое, но даже приторное, подобное той микстуре, которую ловкий светский доктор засластил немилосердно, воображая ею обрадовать пациента. Тогда чувствуешь какое-то, в некотором роде, духовное наслаждение... Вот как, например, теперь, когда случай мне доставил счастие, можно сказать образцовое, говорить с вами и наслаждаться приятным вашим разговоров...
– Помилуйте, что ж за приятный разговор?.. Ничтожный человек, и больше ничего, - отвечал Чичиков.
– О! Павел Иванович, позвольте мне быть откровенным: я бы с радостию отдал половину всего моего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете вы!..
– Напротив, я бы почел с своей стороны за величайшее..
Неизвестно, до чего бы дошло взаимное излияние чувств обоих приятелей, если бы вошедший слуга не доложил, что кушанье готово.
– Прошу покорнейше, - сказал Манилов.
– Вы извините, если у нас нет такого обеда, какой на паркетах и в столицах, у нас просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца. Покорнейше прошу.
Тут они еще несколько времени поспорили о том, кому первому войти, и наконец Чичиков вошел боком в столовую.
В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки.
– Какие миленькие дети, - сказал Чичиков, посмотрев на них, - а который год?
– Старшему осьмой, а меньшему вчера только минуло шесть, - сказала Манилова.
– Фемистоклюс!
– сказал Манилов, обратившись к старшему, который старался освободить свой подбородок, завязанный лакеем в салфетку.
Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на "юс", но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение.
– Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?
Здесь учитель обратил все внимание на Фемистоклюса и казалось, хотел ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою, когда Фемистоклюс сказал: "Париж".
– А у нас какой лучший город?
– спросил опять Манилов.
Учитель опять настроил внимание.
– Петербург, - отвечал Фемистоклюс.
– А еще какой?
– Москва, - отвечал Фемистоклюс.
– Умница, душенька!
– сказал на это Чичиков.
– Скажите, однако ж... продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности.
– О, вы еще не знаете его, - отвечал Манилов, у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, - продолжал он, снова обратясь к нему,