Мертвые сраму не имут
Шрифт:
Ближе к вечеру Кольцов вернулся в Особый отдел. Но там уже никого не было, лишь один Беляев продолжал его ждать.
– Ну, где ты ходишь, товарищ Кольцов? «Решид-Паша» уже на подходе!
Но время у них еще было, и они неторопливо, пешком, пошли к Графской Пристани.
– Представляешь, фокус! – поспевая за Кольцовым, продолжал говорить Беляев: – Радиограмма с «Решид-Паши», в аккурат, когда ты ушел. Сообщают, что через три часа будут в Новороссийске. Те ни сном, ни духом ничего не знают. Я от твоего имени вызываю огонь на себя: «Не валяйте дурака, повертайте оглобли на Севастополь. Встреча назначена
– Ну, прямо скажем, невелико мероприятие.
– Не скажи, товарищ Кольцов, на первый взгляд и невелико. А если с политической стороны взглянуть – ого-го! Вышли б они в Новороссийске с корабля, и что?
– А в самом деле, что?
– Разбрелись бы по городу. Лови потом, собирай. А затем куда? Обратно на корабль и взаперти держать, пока мы то-се. А у нас тут другой коленкор. Перво-наперво митинг. Опосля официальная беседа с каждым. Надо, понимаешь, каждого как этим…как рентгеном просветить. Товарищ Троцкий еще загодя телеграмму прислал: «Решительно настаиваю на тщательной проверке каждого прибывшего белогвардейца. Не допустить возвращения в советскую семью классово чуждых элементов».
– Я что-то не помню такую телеграмму, мне о ней никто ничего не говорил.
– Это он Розалии Самойловне прислал. Ну, Землячке. Она нас вызывала, инструктировала.
– Она что же, приедет на митинг? – спросил Кольцов.
– Собиралась. Я ей сообщил сегодня, что ты приехал. Она вроде как обрадовалась. Сказала: «Тогда я могу спокойно поболеть».
– Не выдумываешь?
– Так и сказала. Дословно.
– Не подведем Розалию Самойловну? – спросил у Беляева Кольцов, а сам подумал, что кто-то хорошо поработал с Землячкой: боится встречи с ним. Должно быть, Дзержинский или Менжинский. Вряд ли сам Троцкий, они с Розалией Самойловной одинаково дышат. И еще Бела Кун с ними. Они втроем всех прибывающих на «Решид-Паше» еще сегодня тут же, на Графской пристани, прикончили бы.
– Так как думаешь, не подведем Землячку? – снова повторил свой вопрос Кольцов.
– Та ни боже мой! Такая женщина! Совесть революции! Глаз какой! Сколько случаев знаю. Бывало, глянет на человека и сразу же определяет: враг! Редкое качество!
Кольцов коротко взглянул на Беляева:
– Вот я и задумался теперь, как же мы с тобой, товарищ Беляев, будем чуждых элементов выявлять?
– Ты за меня, товарищ Кольцов, не переживай. Кой-какой опыт у меня по этому делу имеется.
– Это вы вместе с Землячкой тут, в Крыму, чуждый элемент искореняли?
– И с нею тоже. И у товарища Белы Куна тоже нюх на врага, як у той овчарки. Это я у них классовую ненависть постигал.
– Так вот, товарищ Беляев, слушай теперь меня. Митинг, беседа, сразу же на вокзал – и домой.
– Всех? А ну как…
– Всех! – твердо сказал Кольцов.
– А казаки? Как, к примеру, поступить с ними? Что, тоже домой?
– Домой! Пусть хлеб растят. И женщин – тоже домой. И военнопленных, которые еще с Первой мировой, кто в Германии в плену был – тоже. Пусть на местах с ними разбираются. А то мы тут с тобой такого наворотим…
– Но хоть с десяток бывших офицеров, чиновников, попов на месте надо бы проверить. Самых подозрительных.
– Не надо! – твердо сказал Кольцов.
– С
– Напишешь коротко: встретили, зарегистрировали, отправили по домам.
– Всех?
– Всех.
– Не понравится это товарищу Троцкому. Где ж тогда нашая классовая бдительность, товарищ Кольцов, на каковую нам постоянно указывает наша партия большевиков?
– Про классовую бдительность я тебе, товарищ Беляев, как-нибудь на досуге целую лекцию прочту. А сейчас для меня важно одно: чтоб никто, ни один из вернувшихся не мог никому сказать, что с ними учинили расправу. Иначе остальные, которые еще там размышляют, ехать или нет, побоятся возвращаться. Понимаешь? Я, собственно, и приехал сюда, только чтобы предупредить тебя об этом. Нет, даже не так: чтобы ты понял это.
Какое-то время они шли молча. Затем Беляев вдруг резко остановился, с восхищением посмотрел на Кольцова:
– Ну, хитро! – и снова повторил: – Нет! Ну что значит столица! На десять ходов вперед загадываешь!
– Думаю, а как же!
– Так и я тоже думаю, – сказал Беляев.
– Мы – о разном. Ты: как бы товарищу Троцкому угодить. А я: как бы нашему делу не навредить. Небольшая разница.
На Графской пристани было многолюдно. Весть о возвращении бывших белогвардейцев быстро разнеслась по городу, и все, кто мог ходить, поспешили на набережную, чтобы лично увидеть, как будет советская власть встречать своих недавних врагов. В этой толпе было немало и тех, кто пришел сюда с тайной надеждой встретить кого-то из близких или хорошо знакомых, которые, опасаясь большевистской расправы, последними покинули Крым. Проводив их, многие остались в городе, уцелели во времена «троек» и бессудных расправ, пережили голод, холод, унижения и сейчас, стоя на набережной, всматривались вдаль, где недавно возникшая темная точка постепенно приобретала очертания корабля.
Оттуда, с корабля, с такой же жадной надеждой рассматривали тех, кто толпился на берегу.
Пока пароход швартовался, Беляев, оставив Кольцова одного, отправился наводить порядок. Прибывшие ему на помощь красноармейцы потеснили встречающих и образовали широкий проход к площади, куда, сойдя с парохода, должны были направляться репатрианты и останавливаться возле заранее обустроенной там трибуны.
В разных местах над толпой взмыли несколько красных флагов, а также наспех написанные на кусках фанеры и на листах ватмана приветствия и поздравления с возвращением на Родину. В уголочке возле трибуны собралась кучка музыкантов, и тут же не совсем дружно зазвучал «Интернационал». Весь взмыленный Беляев снова пробился сквозь толпу к Кольцову:
– Уже пора! Пройдемте на трибуну!
– А это нужно? – спросил Кольцов.
– Ну, как же! Пусть знают: не только Севастополь, но и Москва их встречает.
– Кто их встречает, Беляев, им наплевать. Им важнее, как их встречают.
– Ну, может, хоть пару слов? – попросил Беляев.
– Вот ты их и скажешь, эти слова, – и затем Кольцов приказал: – Иди! Начинай! А я отсюда, со стороны, посмотрю, как это у нас получилось. Опыт, который в ближайшие дни нам очень понадобится.
Беляев нырнул в толпу.