Мертвые сыновья, Матуте Ана Мария

Мертвые сыновья

на обложку

Матуте Ана Мария

Шрифт:

Даниэль Корво, пришедший в стан республиканцев из другого лагеря, не обладавший, естественно, настоящей пролетарской закалкой, а потому легко поддававшийся разнонаправленным влияниям, в том числе и анархистским, не мог понять главной движущей силы национально-освободительной войны. Может быть, именно поэтому в изображении Матуте он и стал похожим на тех республиканцев-анархистов, которые не были способны к длительной, сознательной борьбе с крупными силами врага. Характерная для многих испанских анархистов смена настроения — от героического порыва до полной пассивности, пагубного безверия и откровенной паники — не миновала Даниэля Корво. Вот почему он превратился в усталого, сломленного человека.

Революционный поток увлекает за собой не только чистый золотой песок, но и мусор, который сбивается порой в плавучие островки грязи, только внешним, поверхностным своим движением повторяющие стремительный бег бурливых вод революции. Долорес Ибаррури, указывая, что при всякой

революционной встряске со дна общества неизбежно всплывет тина и грязь, подчеркивает вместе с тем, что это «не может служить предлогом для отказа от участия в революционной борьбе под прикрытием удобного, модного среди врагов революции лозунга — „Все люди таковы!“» [3] . Порой этот мотив о «несовершенстве человеческой природы вообще» приобретает у Матуте явно преувеличенное развитие. Но наряду с этим даже излишне натуралистические сцены расправы угнетенных с вечными своими мучителями — священниками, помещиками, лавочниками, сколь бы жестокими они ни казались, не должны заслонить от читателя тех потрясающих по своей эмоциональной силе строк, в которых Матуте объясняет, почему покорность и смирение народа прорываются вдруг неуемной жаждой мести и разрушения.

Долорес Ибаррури, Единственный путь, Госполитиздат, М. 1962, стр. 459.

Страницы, посвященные беднякам Испании, проникнуты жаркой любовью к униженным и оскорбленным. Обаятельный образ потомственной батрачки Танайи с ее неистребимой любовью к родной земле, к детям, своим и чужим, с ее необыкновенной жизнеустойчивостью превращается в символ трудовой Испании, которая способна не только страдать, но и бороться. Недаром пути бунтарей, вроде Андреса, Вероники, юного Даниэля, Моники, так или иначе перекрещиваются с судьбой Танайи. Именно пример ее многострадальной жизни рождает в них протест против зла и несправедливости. Матуте показывает также — и в этом большая заслуга писательницы, — что вся история эгросских тружеников — это не только история бессовестного ограбления тех, кто всегда был солью земли, тех, кому она должна была принадлежать по праву, но и процесс возникновения и роста солидарности обездоленных. Столетия почтительного страха, который испытывали бедняки Эгроса перед своими сеньорами, кончились: «Ненависть врывается в их сердца стадом молодых коней, ненависть яростная и желтая, как пена горной речки».

Поражение в войне против франкизма было одним из самых тяжелых испытаний, выпавших на долю Даниэля и его поколения. «Раньше у него были разные предчувствия, досада, печаль. Быть может, даже страх. Теперь было лишь ощущение конца. Конца какого-то мира. Что-то кончилось. „После нас придут другие“. Но он находился в самом центре, в самом средоточии разгрома, краха. В конце. В конце мира, надежды, чаяний», — так думал Даниэль и тысячи ему подобных, когда наступила развязка испанской трагедии.

Фашизм распростер над Испанией крылья смерти, ввергнув страну в пучину голода, нищеты, моральных унижений и кровавых расправ. Обуянные злобой и ненавистью к своим вчерашним политическим противникам, желая унизить их, фалангисты совершили еще одно тяжкое преступление против человечности, приравняв всех «красных» к уголовникам: страна покрылась густой сетью лагерей, наподобие эгросского, о котором рассказывает Матуте. Исправительный лагерь в Эгросе, во главе которого франкисты поставили коварного утешителя, тюремщика — «праведника» Диего Эрреру, становится для бывших солдат республиканской армии девятым кругом ада. Впрочем, жизнь «на воле» кажется немногим лучше, чем жизнь за колючей проволокой: границы между тюрьмой и «волей» становятся зыбкими, а то и вовсе исчезают… На побежденных республиканцев обрушиваются потоки грязной клеветы, фарисейские призывы к добровольному искуплению вины сменяются массовыми облавами и скорыми судебными расправами. Все это, по замыслу фалангистов, должно было окончательно сломить народ, лишить его воли, отнять всякую надежду на возрождение революции. Только самые сильные духом могли устоять, не пасть на колени, только самые прозорливые могли предвидеть начало новых битв, только самые долготерпеливые могли дождаться, пока вырастут сыновья. Даниэль Корво не был самым сильным, самым прозорливым среди вчерашних солдат республики, но и в нем теплилась надежда: «После нас придут другие». Кажется, ожидания его не были напрасными. Юная Моника, последний отпрыск клана Корво, и юноша Мигель Фернандес из эгросского лагеря как будто способны повторить то, что некогда, в другой жизни, совершили они — Вероника и Даниэль Корво. Но у этих детей, у детей поколения войны, которых старшие бросили на произвол неверной военной судьбы, основы и цели бунтарского порыва оказались другими.

За три скорбных года одинокие дети, затерявшиеся на огромной земле, успели отвыкнуть от своих отцов, а многие из них, оставшись сиротами, перестали видеть в уцелевших солдатах гражданской

войны своих наставников и воспитателей.

Оказавшись без наставников, Мигель по-своему увидел жизнь. Из чувства самозащиты он отрешается от чужих грехов, гонит от себя дорогие призраки, вытравляет смутные томления по утраченному миру. Когда решалась его судьба, его будущее, он был слишком мал, чтобы мучиться собственными надеждами, чересчур много выстрадал, чтобы верить в победу добра, он был слишком беззащитен, чтобы противостоять злу. Мир взрослых распался в его сознании на две половины: «Одни тянут лямку, другие живут». Он понял, что «жизнь — штука не из легких, не из приятных», и сделал вывод: «…надо урвать у жизни свое, овладеть ею. Любой ценой, во что бы то ни стало».

За время скитаний по сухим, пыльным дорогам войны Мигель только однажды почувствовал себя по-настоящему счастливым. Это было тогда, когда мальчик попал в интернат имени Розы Люксембург, устроенный республиканцами неподалеку от Барселоны. Там он узнал радость «суровой, взыскательной, нежной дружбы», там у него были наставники: они не только научили его читать и писать, но окружили заботой и помогли забыть «холодные ночи дальних дорог». Молодая республика пыталась сделать все возможное и даже невозможное, чтобы уберечь своих сыновой, своих маленьких граждан от превратностей жестокой военной судьбы.

Двадцать шестого января 1939 года итало-германские интервенты и «национальные войска генералиссимуса Франко» заняли Барселону. До падения Каталонии оставались считанные дни. Начался массовый уход населения из Барселоны и других каталонских городов. Это был один из самых волнующих плебесцитов в истории Испании. Тысячи беженцев — мужчин, женщин и детей — покидали родную землю, открыто демонстрируя свое нежелание оставаться под ненавистным фашистским игом. В потрясающих по силе выразительности эпизодах народного исхода Матуте целиком на стороне тех, кто говорит свое решительное «нет» фашизму.

Франция Эдуарда Даладье негостеприимно встретила испанских изгнанников: многие из них попали за колючую проволоку концентрационных лагерей, многим грозило принудительное возвращение на территорию, занятую франкистами. Маленькие испанцы, вроде Мигеля и его товарищей из интерната имени Розы Люксембург, снова оказались без наставников.

И снова Мигель по-своему понял свободу. Он тоже стремится к ней, протестует против рабской покорности, против вековой привычки терпеть, против призывов к смирению, он тоже борется с иллюзиями, с хандрой, но, в отличие от Даниэля, эгросский узник ищет в первую очередь свободы для себя, гонится за призрачной свободой от общества. «Дети уже отрешились от отцов, — с горечью замечает один из взрослых героев Матуте. — Дети думают о другом. Другие у них планы: они извлекли урок из краха отцов. Да, взоры детей устремлены к иной цели, новые мысли роятся в их угрюмых головах, за таинственно насупленными лбами».

Трагическая ошибка испанских отцов, подобных Даниэлю, заключается не столько в утере связи со своими наследниками и преемниками, сколько в отказе от борьбы за молодое поколение.

Перерождение Даниэля, равное измене, произошло не тогда, когда пала республика. «Разве я считал себя побежденным? — говорит он, вспоминая события трагической весны 1939 года. — Нет, мне и в голову не приходило. Я верил, хорошо помню, в то время я твердо верил. Я могу поклясться хоть сейчас, тогда еще не было измены». Измены не было даже тогда, когда он возвратился в ненавистную ему Энкрусихаду. Чувство отчужденности, возникшее у Даниэля, стремление уйти от людей были скорее инстинктивной, чем сознательной реакцией. Но в отличие от многих из них, сумевших восстановить свои духовные силы для последующих боев, Даниэль утерял самое главное — веру в будущее Испании, воплощенное в ее молодом поколении. Призраки мертвых сыновей — и тех, которые умирали, словно несбывшиеся мечты, в материнском чреве, и тех, кто, едва успев родиться, был загублен физически или умерщвлен духовно, — вытеснили из сознания и сердца Даниэля живых сыновей Испании. Груз мертвых оказался для него непосильным бременем. «Необходимо бороться, чтобы освободить живых от груза мертвых, — писала Долорес Ибаррури. — Нужно возобновить историю Испании, скованную франкизмом. На протяжении столетий эскориальские гробницы омрачали бытие нашей родины. Но памятники павшим не могут стать преградой для продвижения нашего народа вперед. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов» [4] . Эти слова прямо обращены к тем, кто до сих пор еще не верит, что у демократической Испании есть наследники; они обращены и к тем, кто до сих пор не хочет замечать, что «поколение 1939 года» — молодые рабочие, студенты, интеллигенция, крестьяне, объединенные одним общим чувством — ненавистью к франкизму, — уже вторглось в жизнь страны и превратилось в силу, с которой вынужден считаться тоталитарный франкистский режим.

Долорес Ибаррури, Единственный путь, Госполитиздат, М. 1962, стр. 456.