Шрифт:
Пролог
Галка знала, что ей надо взять джинсы со спинки стула, набросить куртку, поехать на очередную смерть, и ничуть не волновалась из-за этого. Наоборот, даже потеплело внутри от мысли, что она вот-вот встретится с другими волонтерами и весь вечер проведет в работе, вытряхивая и вымывая, выбрасывая и пытаясь сберечь…
Смерть и радость. Как они уживаются?
Думать об этом можно было бесконечно, тем более на комковатом худом матрасе, но пора было подниматься. Десять минут назад Галкин мобильник прозвучал траурным маршем, и она, то ли в полудреме, то ли в бесконечной усталости, взмолилась, чтобы ее оставили в покое. Казалось, что голая
Галка буркнула, что летит со всех ног, босиком прямо по ноябрю. Палыч в ответ мрачно промолчал.
День у Галки сразу не задался: она битый час пыталась отстоять в колледже тему для курсовой, переругалась с брезгливыми физиономия преподавательниц и вдобавок так переперчила лапшу в пластиковом корыте, что до сих пор горько-кисло ныл желудок. Впереди была ночная смена в кафе, а силы закончились.
Ничего, так даже веселее.
Соседки покосились на Галку с неудовольствием, словно она нарушила один из общажных законов, что оберегал в комнате густую, чуть пыльную тишину, и снова вернулись к телефонам. В коридоре орали, грохотали металлом шаги, словно чьи-то тапки были не резиновыми, а чугунными. Завтра обещали потравить тараканов, и Галка надеялась, что хотя бы теперь по ночам ей не надо будет стряхивать усачей с подушки. Впереди была и проверка холодильников, а у Галки там черти что гниет в подписанном пакете, не забыть бы хоть дату переписать… Жизнь в вечно шумной и переполненной общаге Галке тоже нравилась, да и профессия, на которую она училась – машинист крана – тоже была ничего. По крайней мере, работа всегда найдется.
Штанины джинсов напитались жаром от батареи, но остались влажными. Галка наспех причесалась, наколола на вилку тонкотелую рыбешку из банки с томатным соусом, закусила сушкой. Отсалютовала соседкам и убежала.
Помогать.
Провинциальный тихий городишка покрывался вечером, как сыпью: вспыхивали тусклые фонари, перетаптывались люди на черных остановках, прятались от мелко сеющегося дождя. Ноябрь накрапывал серостью и холодом. Пока Галка с пересадкой добиралась до нужного адреса, сначала поймав газельку до вещевого рынка, а потом перепрыгнув на автобус до Мясокомбината, телефон дважды возмущенно пискнул и ткнул ее в ногу. Оба раза писала Дана с предупреждением, что они все взбешенные и смертельно замерзшие, греются в супермаркете у остановки. Галка, чувствуя во рту сладковатый томатный соус, не стала ей отвечать.
Бело-голубых масок на подбородках почти не было, и лица казались Галке странными, неполными, будто кто-то сорвал со старых деревянных щелкунчиков нижнюю челюсть и оставил вместо нее черную дыру. Губы, бледные острые подбородки, щетина или прыщи… Галка впервые подумала, что за прошедшие почти два года так привыкла к сухой, словно пергамент, коже на пальцах от вечных спиртовых гелей, к нестиранным засаленным маскам и дистанции, что переполненный салон автобуса до сих пор немного нервировал. Неподалеку сидела бабулька в теплом платке, поправляла медицинские перчатки и маску, а потом бросала недовольные взгляды на одну лишь Галку, будто та была единственной нарушительницей. Да и с чего бы вообще? Кажется, масочный режим уже отменили, хотя могли и обратно ввести, кто их знает…
Глядя бабке в черные щелочки глаз, Галка кашлянула. Взглянула на себя словно со стороны: синевато-бледная и костлявая, с острым носом и взлохмаченными, рвано остриженными черными волосами. Еще и глаза наверняка воспалились: хоть к концу дня Галка с трудом добиралась до кровати, все чаще и чаще она просыпалась в три утра и таращилась в потолок. Похрапывала соседка-первокурсница, на побелке мелькали тени от голых карагачевых ветвей и белого фонарного света, тишина обступала, обволакивала, и приходил едва слышный мамин шепот… Бессонница гнала на кухню, в курилку, в чужую шумную комнату. Там шепот утихал.
Галка встряхнулась. Зашлась кашлем так, будто хотела выплюнуть легкие на пол. Бабка в ужасе вжалась в кресло, и тут же стало противно от себя, от колючести и мрачности, захотелось найти глубоко в кармане куртки мятую маску и примирительно натянуть ее на нос.
«Ты там живая вообще?» – снова телефон, снова Дана.
«Выхожу».
Притормозил автобус у местной достопримечательности – огромной мутно-черной лужи, что озером расползалась даже после небольшого дождя. Галка прыгнула с подножки, ушла в снежно-водную кашу ботинками и, кажется, даже зачерпнула немного, проскакала до клумбы, на которой всегда росли исключительно сорняки, и пожелала всего самого доброго и светлого меткому водителю. Автобус, чихнув на Галку, равнодушно уплыл в темноту.
Ветер холодом забирался под тонкую кожаную куртку. Галка нашла в кармане шапку, нахлобучила ее на глаза и побежала к магазину. Скорее бы уже выпал снег, прикрыл и плавающий в лужах грязно-рыжий фонарный свет, и тусклые лица над черно-серыми воротниками, и первый робкий лед, что утрами хрустел под тяжелыми подошвами.
– Полнейший сволочизм, – поприветствовала Галку Дана.
В предбаннике было душно, свет с потолка лился зеленовато-желтый, а покупатели нервно фыркали, глядя на столпившихся девушек. Трясся в лихорадке банкомат, шелестел купюрами, и Галке слышался далекий теплый дождь. Пахло гниловатой картошкой и мыльной пеной.
– Двадцать минут на остановке торчала, – Галка подула на ладони, которые успели покраснеть и налиться холодом. – Хотела бежать впереди автобуса, но вряд ли получилось бы быстрее.
– Да мы пониманием, – мягко улыбнулась широколицая Маша с пунцовыми щеками.
– Не понимаем. Выходить надо было раньше, – влезла Кристина, и Галка покосилась на нее. Так надеялась, что приедет кто-нибудь другой из их волонтерской братии, нет же, стоит и щурится, недовольная, лохматая, мнет в руках пластмассовую заколку. Галка глубоко вздохнула: ладно уж, они и правда кучу времени проторчали здесь, переходя из угла в угол, чтобы не мешаться, и разглядывая осточертевшие Данины открытки. Проглотив колкости, которыми раздирало горло, Галка примирительно подняла ладони:
– Пошли уже, или вам больше не хочется отсюда уходить?
– Как миролюбиво, – хмыкнула Дана. – Лунное затмение?
– Да ладно, не всегда же я…
– Всегда, – с наслаждением ответила Кристина и рванула шелестящую обертку на шоколадке. Все сразу, как по команде, глянули на Машку.
Она задышала рвано и хрипло, не отрывая взгляда от блестящего шоколадно-орехового бока. Покачнулась, схватилась за металлический столик, широко расставив ноги, будто боялась завалиться в сторону, и заморгала часто-часто. Галке вдруг стало горячо, и запах сладкого шоколада показался нестерпимо вонючим, и зачесалось под ребрами, но это же не ее вина…
Кристина спокойно сунула обертку в карман и раскусила батончик.
– Ты специально, да? – слова давались Маше с трудом. – Сколько можно просить…
– Я полдня не ела, – Кристина развела руками и набила рот шоколадом. – А в кармане ничего нет. И как мне, с голодухи помирать?
– Маш, пошли, – Дана положила ладонь ей на плечо, легонько погладила. Пискнул в кармане дутого Машиного пуховика мобильный.
– Восемь вечера, – как-то замогильно сказала она. – Мне инсулин нужно уколоть.