Шрифт:
ПРОЛОГ
Тишина. Темнота. Жизнь маленькой девочки, свернувшейся калачиком на узкой кровати, сейчас напоминала крошечный росток, готовый вот-вот выбиться из-под земли. Робкая пульсация полупрозрачных, зеленоватых листьев, готовых прорваться сквозь черный щит крепкого чернозема. Если бы девочка только знала, что каждый ее жест сегодня, каждый поступок и каждое слово окажут столь сильное значение на дальнейшую судьбу, то, пожалуй, закрылась бы дома и пролежала бы весь день в кровати.
Но она не знала, как не знает никто из нас, в какую секунду мы можем переступить
Первая страница ее истории, одна из семи самых вероятных, уже подготовлена была судьбой, раскинувшей пасьянс из аляповатых, затертых карт. Девочка тихонько дышит, и в полутемной комнате ее дыхание – единственный источник тепла, когда за окном ревет и воет вьюга, когда ветер бросает в окно россыпи ледяной пыли, а по потолку в желтоватом свете фонарей скользят черные тени от голого клена, растущего у самого дома.
На будильнике с огненно-синими цифрами высвечивается новое значение, и комната взрывается его визгливым криком, знаменуя начало нового дня. Девочка вздрагивает, щурится прямо в темноте, чтобы спустя пару мгновений, все еще сонной, с покрытыми мурашками руками и ногами, змейкой выскользнуть из-под теплого тяжелого одеяла, в один прыжок выключить сигнал будильника и снова юркнуть в спасительное тепло, что еще хранит ее постель.
Новый день, в котором каждая мелочь изменит ее жизнь. И в этой реальности она пойдет по одной тропинке, даже не удостоив взглядом другие пути своей судьбы.
И эта реальность окажется одной из самых черных во всех возможностях, что сейчас щедро разбросаны прямо перед маленькими руками.
Но обо всем по порядку.
Глава 1
Выстуженная до сердцевины
Крошечная Оленька, собравшаяся сейчас в тугой комок, обхватив себя руками в маленьком коконе ночного тепла, занимала меньше четверти кровати. Сонно причмокивая, она пыталась огромными усилиями воли встать с кровати и окунуться в холодный утренний воздух, затопивший ее небольшую комнату, как корабль на морском дне. За окном все еще царствовала чернота, по потолку скользнули фонари от редкой машины, где-то на дороге с ревом пронесся автобус, раздался гудок с завода.
Будильник примолк, освещая комнату голубоватым светом, отчаянно борющимся с оранжевыми бликами уличных фонарей. Вьюга взвыла как-то особенно звонко, и Оленька сильнее укуталась в большое одеяло.
Пора вставать. Еще минута – и она уснет, снова провалившись в детские цветные сны, полные улыбки и плюшевых медведей. Компанию из трех бежевых мишек она увидела вчера вечером в витрине, когда возвращалась с мамой после рисования, осточертевшего девочке до тошноты. Но эти медведи…Пушистые, улыбающиеся, истончающие из себя счастье и восторг, с глянцевыми черными глазами и большими розовыми сердцами, зажатыми в руках. Оля, с торчащими светлыми косичками из-под объемной шапки, с раскрасневшимися багряным румянцем пухлыми щеками, остановилась, как вкопанная, поправив толстой варежкой сползшую на глаза вязь из пушистых косиц, и почти взмолилась:
– Мам! Мам, ты только посмотри, какая красота! Мам, давай их купим! Пожалуйста!
Жалобный голос не заставил маму даже замедлить шаг – она шла, тяжело переваливаясь в своем пуховике с порванными карманами, тянущая в руках объемные кислотно-желтые пакеты, набитые продуктами. Большая, могучая женщина, она всегда казалась Оленьке прочной стеной, за которой можно было спрятаться от любых невзгод. Но сейчас она даже не взглянула на празднично украшенную витрину, только дернула девочку за руку, утягивая за собой по тонкой тропинке, протоптанной в глубоких барханах сугробов:
– Да, да… Идем.
– Мам, давай их возьмем к себе! – вновь взмолилась Оля, семеня за мамой, едва не рухнув от резкого рывка прямо в сероватый снег.
– Денег нет,– голос бесцветный, уставший. Впереди девочки маячила только широкая, сутулая материнская спина, и Оленька, понуро опустив голову, плелась следом, думая, в который уже раз ей пришлось услышать эту фразу. Малышка позволила себе оглянуться на мгновение – яркий свет разноцветных лампочек, еловые ветки и три медведя в обнимку, такие милые и дружелюбные. В ее небольших зеленовато-серых глазах отразилась эта идеалистическая картинка и она, чуть замедлив шаг, захотела заставить мгновение замереть, продлившись подольше, чтобы хоть полюбоваться этой пушистой красотой.
Один из пакетов внезапно свесился до самого пола, исторгая из своей утробы разномастные продукты – не выдержала одна из хлипких целлофановых ручек, и по улице рассыпались связка мандаринов, пакеты с кефиром и ряженкой, овсяные хлопья, маленькая булочка черного хлеба…
Оленька замерла, вжав голову в плечи, глядя на разразившуюся продуктовую катастрофу. Мама, застывшая точно так же, рассматривала выпавший из руки пакет, не моргая, только губы ее задрожали так сильно, словно по ним маленькими молоточками били тысячи крошечных медведей. Мимо прошел мужчина – бесцеремонно сдвинув с дороги маленькую дочку, он что-то буркнул, плечом толкнув маму, перешагивая через продукты, удаляясь все дальше и дальше по узкой тропе между сугробами.
А мама все стояла, глядя на цветастые пакетики и маленькие мячики фруктов, с остекленевшим холодным взглядом, молчаливая, поникшая.
– Мам,– тихонько позвала Оля, потянув женщину за рукав. – Ты чего?
Тишина. Мимо мчались машины, по другой стороне улицы бежали прохожие, серьезные, деловые, самостоятельные – глядя на них, Оленька всегда поскорее хотела вырасти и стать такой же взрослой. Но сейчас она смотрела только на бледное материнское лицо, напуганная такой резкой и жутковатой переменой.
– Мам?..
Женщина присела, стягивая с пальцев колючие вязаные перчатки, собирая продукты с налипшим на них снегом. Кожа на ладонях быстро покраснела, но мама не обращала на это никакого внимания. Оленька присела рядом и, потянув сетку с мандаринами, протянула ярко-оранжевую авоську, улыбаясь немного испуганно. Мама вырвала из рук фрукты и сунула их в уцелевший пакет, тоже уже трещащий по швам.
Поднявшись, она придержала гулко ноющую спину и снова подняла еще держащиеся пакеты, протягивая дочери руку.