Черный свет
Шрифт:
Мужчина молча отвернулся.
Девочка несильно закусила губу, немного обиженная таким отношением. Что может быть легче, чем подарить незнакомому человеку утром улыбку, показав, что день всегда может стать лучше, чем он есть на самом деле? Девочка и сама чувствовала себя так, будто с утра на нее опрокинули ушат ледяной воды, и теперь тяжелые капли скопились холодной лужицей в груди, но улыбнуться чужому взгляду она хотела просто так, чтобы подарить надежду на хорошее настроение. А может, это просто потому, что улыбка у нее некрасивая…
Мимо цветными смазанными пятнами пролетали машины, холод пробирался прямо
Наконец пунцовый багрянец светофора налился чернотой, вспыхнул спасительный зеленый, и девочка бросилась вперед, пытаясь согреть закоченевшие от ветра ноги. Она была уже на середине дороги, когда откуда-то справа донесся протестующий вой клаксона, и резкий визг тормозов заставил девочку замереть прямо на выметенном ветром асфальте, испуганно застыв каменным изваянием. Свет фар больно ударил в глаза, заставив потерять последнюю надежду двинуться с места, и контур ее чернотой высветился в беспощадно ярком свете, маленькой девочки на дороге у самого бампера отчаянно пытающегося затормозить автомобиля.
Кто-то резко дернул ее за подмышки и протащил несколько метров, скорее по инерции, вырывая практически из рук неизбежной смерти. Вот Оленька стояла, зажмурившись, вцепившись руками в разноцветных варежках в тонкие лямки розового рюкзачка, а вот она уже летит, вот ноги оторвались от дороги, секунда – и она уже практически сидит в сугробе на другом конце дороги.
Машина с гулом пролетает мимо, так и не успев затормозить, что-то гневно кричит водитель, и обрывки его яростных фраз слышны даже через плотно закрытые окна. Взвизгнув шинами, он уносится прямиком в черное зимнее утро, а Оля наконец переводит взгляд на своего спасителя.
Это тот самый мужчина в теплом пальто, который торопился перебежать дорогу, но все-таки решил дождаться, пока светофор запляшет красками и разрешит им двинуться по делам. То ли от быстрого бега, то ли от сильного испуга, сейчас мужчина с трудом дышал, опершись на столб со знаком пешеходного перехода, а на щеках его пунцовели идеально круглые пятна. Он посмотрел на девочку с тревогой, и выдохнул между частыми глотками воздуха:
– Ты в порядке? Девочка?
– А?.. Да, да,– голова была пустой, как воздушный шарик, и Оле понадобилось несколько секунд, чтобы к ней вернулась способность говорить. – Я… Спасибо вам. Вы… Вы меня спасли.
– Ну и напугала ты меня,– он наконец подарил ей улыбку, и девочка смущенно улыбнулась в ответ. – Куда побежала-то? На дороге нужно внимательнее быть.
– Простите, и правда, я глупо поступила.
– Запомни на будущее, и всегда смотри по сторонам. Обещаешь?
– Обещаю.
– Тогда я побежал, дела. Справишься сама, или до школы проводить?
– Справлюсь. Спасибо.
Он поднял ее на ноги, поправил тяжелый ранец, отряхнул снег с теплого пуховичка и, козырнув рукой, помчался дальше, по своим делам. Оленька долго смотрела ему вслед, даже когда темная массивная фигура скрылась за границей света от фонарей, думая, что ей очень и очень повезло.
Только вот назвать этот день везучим было никак нельзя. Но сейчас ей предстояло вновь пробраться сквозь снежные заносы, достигнуть школы и все-таки прочесть про маленького щенка, забытого хозяевами на улице, продрогшего прямо так, как и Оля сейчас. Снег из сугроба набился в ботинки, заставив ноги застыть камнем, и девочка подумала вдруг, что также ли себя чувствует Снежная королева, или ее ноги не мерзнут во вьюге и метели.
С этими мыслями она и отправилась в школу.
…Ключ никак не хотел попадать в замок, но Оленька упорно толкала его в скважину, представляя себя пиратом, которому нужно распахнуть сундук с сокровищами. В дневнике сияла пузатая, ярко-красная пятерка за стихотворение, с контрольной она справилась гораздо хуже, думая о родителях и холодной комнате дома, где грусть повисла мокрым одеялом поперек комнат.
Наконец со скрипом дверь распахнулась, впуская ее в царство маминых духов и отцовских промасленных инструментов. Сбросив с плеч надоевший тяжелый рюкзак, Оленька стянула шапку, зашвырнула подальше длинный шарф, унесшийся в дальний угол воздушным змеем, и крикнула громко:
– Пап, я дома!
Тишина не ответила ей, кровожадно съев звук и оставив от него только воспоминание. Побродив по комнатам и окликая отца, девочка остановилась у ванной, где за запертой дверью шумела тихонько вода, а тусклый свет лампочки пробивался сквозь щели, высвечивая электрической желтизной контур бледной двери.
– Пап, ты в ванной? Скоро выйдешь? – у девочки руки зудели показать дневник с пятеркой, но отец упорно молчал. Пожав плечами, девочка отправилась на кухню, где отобедала зеленым яблоком и манной кашей, сбившейся в кастрюле в комковатую холодную массу. Но Оля не жаловалась и, с удовольствием хрустя налитым яблочным боком, отправилась делать уроки.
Спустя пару часов в замочной скважине заскрипел ключ, и кто-то завозился за дверью, пытаясь справиться с заедающим механизмом. Оленька, бросив синюю ручку на тетрадь и одновременно прекратив писать слово прямо на середине, спрыгнула со стула и помчалась встречать маму, вернувшуюся с работы так рано.
Только вот это была не мама, а отец. Он прикрыл дверь так, будто боялся, что от ее хлопка нарушится звенящая и подрагивающая спокойствием тишина в их квартире, он, весь сгорбленный, согбенный, выглядящий нелепо в толстой дутой куртке со своими впалыми щеками и серыми глазами. Повернувшись, папа тоже уставился на Оленьку с недоумением, будто впервые видел ее в этой комнате, будто впервые встретил собственного ребенка. Девочке на секунду показалось, что она какой-то мультяшный персонаж, и от того, что ее увидели в реальной жизни, в жизни ее собственного папы произошло что-то неотвратимое и удивительное.
И это было какое-то странное, воздушное, но в то же время серое, липкое чувство…
– Привет,– бросил он, и голос у него был тихий-тихий, ей казалось, что он струится по полу, и именно поэтому она практически ничего не слышит. Оле захотелось присесть и зачерпнуть воздух у пола руками, чтобы его слова стали ближе к ней, чтобы они достигали ее, а не растворялись в пустоте.
– Привет, пап,– она вдруг ринулась вперед, будто готовясь прыгнуть с большой высоты, неожиданно захотев прижаться к нему, такому надежному, такому крепкому. Может, сначала она просто хотела услышать его поближе, но не выдержала и, как маленький ребенок, захотела снова спрятаться в его объятиях.