Мертвыми не становятся
Шрифт:
– Чем этим? Я ж забуду опять… – прижав руку в то место, где давала о себе знать пуповина его дочери, он, придав своему доброму выражению лица вполне себе серьезный вид, повторил мысленно восемь раз то, что зарекся сегодня совершить.
Стас был до сих пор влюблен в Анну с такой же точно силой, с какой он любил ее еще будучи школьником. Это ощущение не проходило. Оно лишь стремительно разрасталось в груди молодого художника. Его чувствительное сердце раз в день да замирало от неожиданно нахлынувшего любовного порыва, который, словно осенний ветер, заставший врасплох прогуливающуюся парочку влюбленных, давал им лишний повод слиться в нежных
Выкатив автомобиль во двор, Стас отправился в гостиную и, мигом переодевшись, уселся на диван. Закинув ноги на журнальный столик, он с деловым видом принялся листать какой-то Анькин журнал. Он никогда не читал его, да и вообще – чтение было для него занятием абсолютно чуждым и он его попросту не понимал. Он читал картины. Стас, как никто другой, мог прочесть любую картину, будь то картина величайшего Клода Моне, будь то хоть иллюстрации из Анькиного «За тысячу парсеков». Анна, всегда поражалась тому, с какой легкостью ее возлюбленному удается описать ей кадры из жизни Вселенной. Стас был гением. Совершенно не зная терминологии, он, своими словами, рассказывал ей о Солнечном ветре, что преломляется мощнейшими гравитационными полями, чем провоцирует всеразличные смещения в пространстве. Они могли часами напролет обсуждать увлечения друг друга, при том, что никто из них не являлся истинным знатоком: Анна – живописи; Стас – астрономии. Они черпали вдохновение в беседах друг с другом. Их уютные беседы на заднем дворе дома никогда не заканчивались каким бы то ни было выводом. Они разговаривали до тех пор, пока их не морило сном.
Услышав, как сверху аккуратно закрывается дверь в спальню, Стас отложил журнал, встал и принялся расправлять на себе его любимые бордовые шерстяные брюки и клетчатый темно-синий пиджак, который он надевал лишь в особенных случаях. А сегодня случай был именно такой. Анна остановилась возле лестницы, отыскав глазами мужа, улыбнулась ему и, держась за перила рукой, принялась спускаться по деревянной лестнице со свойственной ей грацией. На ней было надето темно-красное драповое пальто, которое больше всего любил Стас. Она знала это, хоть он ей об этом никогда не говорил. Да и к чему слова влюбленным? Ведь достаточно одного лишь только взгляда.
– Увлеченная порывом горстка листьев встрепенулась. Дабы не свершиться чуду, чтобы злом не обернулось, – Аня спускалась, читая строки из их любимого стихотворения. – Кисточка, ты способен вымазаться в краске весь с головы до ног. Но никогда ты не выпачкаешь ею левую руку, в которой неизменно ты держишь факел, что освещает сотворенный тобою холст. Держи. – Она встала на носочки, дотянувшись до уголка его губ награждая их легким поцелуем и, вручив ему папку с документами, отправилась на улицу.
Смущенный и счастливый живописец, вновь уселся за журнальный столик, раскрыл папку и, убедившись в наличии всей необходимой документации, отправился вприпрыжку вслед за Аней.
Пристегнув ремень безопасности, Стас не глядя проверил пристегнут ли ремень пассажирского сиденья и, подавшись телом вперед, пытаясь высмотреть слева из-за кустов возможную помеху, дал автомобилю ход. Остановившись перед самой дорогой, он еще раз посмотрел по сторонам и лишь только тогда выехал на проезжую часть. Дорога была пуста, как и сама улица, по которой они ехали. Сегодня был выходной день, раннее утро. Любой бы предпочел провести лишнюю пару часов в уютной теплой постели.
– Ну, или же лишнюю пару тройку часов, – неразборчиво произнес Стас себе под нос и хихикнул.
– А? Прости, что ты только что сказал? – отвлекшись от своих материнских мыслей, спросила мужа, внимательно глядя на него.
– Да день сегодня такой, знаешь, – начал тот, после короткой паузы, будто бы слова его жены преодолевали загустевший воздух и потому не сразу достигли адресата. – День такой, ну. Ленивый чтоли, не знаю.
Анна отложила свежий выпуск тысячи парсеков, что подобрала возле порога, когда выходила из дома и внимательно уставилась на Стаса.
– Ты неисправимый импрессионист, муж мой.
– Не, не, не!
– Да, да, да! И не желаешь признавать его в себе!
– Вот еще! – возмутился Стас, сдвинув брови в неминуемой встрече. – Пускай вот этот импрессионист сам меня признает!
– Справедливо, – отметила Анна, вновь раскрывая перед собой тысячу парсеков. – Хитрец.
Проехав в полнейшем безмолвии, нарушаемом лишь шуршанием переворачиваемых страниц журнала, Стас гмыкнул и его рука потянулась к рукоятке радиоприемника. Обхватив регулятор частот пальцами, он принялся крутить им туда-сюда и напевать себе под нос всеразличные мелодии, какие только ему приходили на ум.
– Ну включай, включай уже скорее его! – произнесла Аня, звонко рассмеявшись и откинула любимый журнал на заднее сиденье.
– О да, детка! – весело отозвался Стас, включая радио. – Иди к папочке! Старый добрый рок-н-ролл! Скидыщ!
Весело барабаня по рулю пальцами в такт музыке, Стас позволил себе немного прибавить скорости. Взглянув на часы, лишний раз убедившись, что они успевают к часу приема, он откинулся на спинку сиденья.
– У тебя хорошее настроение, – заметила Анна, чуть приоткрыв окно и высунув в него свой курносый нос, вдыхая чистейший осенний воздух, что струился сквозь щелку.
– А когда оно было плохим?
– Когда ты наступил на свой натюрморт, – напомнила Аня, весело хихикнув.
Стас нахмурился, вспоминая тот чудной эпизод из своей жизни. Точнее говоря: самый чудной эпизод из всех его чудных эпизодов.
– Аа, ты про это то? Это уж точно. Да не наступи на холст я – так это непременно сделал бы кто-нибудь другой!
– Ха-ха! Например, Валентин Ниткин!
Стас наградил свою жену удивленно-нахмуренным выражением лица, при этом смешно задрав одну бровь. У него это всегда выходило крайне выразительно. Аня частенько подшучивала над ним, якобы он упражняется перед зеркалом в мимическом искусстве. В итоге ей однажды якобы удалось уличить его в этом.
– Слушай, – ответил Стас, смотря то на Аню, то на дорогу. Лица при этом он не терял. – Я тебе не перестаю поражаться, вот клянусь. Твоя память – это поистине своей – горькая реинкарнация.
– Глазами Пешкова гляжу я на тебя и диву дивлюсь, – произнесла Аня, изображая прядью своих густых волос, черные усы под носом.
На горизонте замаячили очертания исполинского здания Министерства. Оно находилось на окраине города и размеры занимаемой им площади превосходили даже некоторые его отдельные районы. По виду это было ничем не примечательное здание (не считая его размеров): кубический монолит с редкими маленькими окнами. Архитектурный гений раскрывался внутри этого здания. Естественная вентиляционная система действовала по принципу муравейника. Здание буквально дышало, давая своим обитателям чистый воздух и поддерживая приятную прохладу совершенно естественным образом.