Мёртвый хватает живого
Шрифт:
— Не при ребёнке, — тихо сказала Инна Григорьевна. И сверху посмотрела на Дину. Дина улыбнулась ей, подмигнула. И Инна Григорьевна тоже подмигнула Дине.
А мама говорила:
— Не надо было мне с мужем разводиться. Подумаешь, погулял… Сама-то я — тоже хороша… Не знаю.
Вот-вот, думала Дина, ничего-то они не знают. Они ненастоящие взрослые. Дина всё поняла: она ненастоящие взрослые, и ей надо будет рассказать о своём открытии Кольке и Зинке. И её брату тоже. Может, он-то настоящий, а ненастоящие его обманывают.
— А если воды и завтра не будет?
— Позвоните ближе к вечеру, — сказала Инна Григорьевна.
Ничего вы не узнаете, думала Дина. А мы вот с Колькой и Зинкой всё узнаем — и станем самыми настоящими взрослыми. Будем делать сердитые лица, курить, пить из больших бутылок (из рюмок тоже), говорить гадкие слова, какие мама говорила папе, а Зинкин брат говорит Зинке, — и будем носить с собой зонтики, когда нет дождя, и откидывать башлыки, когда идёт снег. И перестанем сидеть на коленях у взрослых, а это они у нас на коленях сидеть будут. Только не Зинкина мама у Зинки: потому что весит тонну.
— Коммунисты говорят, что правительство обанкротилось и уезжает в Канаду. И в стране не будет ни воды, ни света, ни картошки. Это муж на улице слышал, звонил мне.
— Коммунистам — только воду мутить.
— Вы так считаете? — сказала Инна Григорьевна. — Я вот при них в школе и педучилище училась. И работать при них начала. При них-то всё понятно было. Ленин — вождь мирового пролетариата, любитель субботников и создатель общества чистых тарелок, Маркс и Энгельс — великие теоретики. Пролетарии всех стран, соединяйтесь, и от развитого социализма — к коммунизму. Никакой безработицы, бесплатная медицина, бесплатные квартиры. И ожидание рая. И, между прочим, народная сознательность. Низкая преступность и высокая рождаемость. И никаких стальных дверей и домофонов. И демонстрации на октябрьские — с портретами Ленина, с транспарантами, флагами. Аж мороз по коже. И люди — верили. А теперь одно ворьё в законе. И никто не верит.
Воспитательница погладила Дину по голове. Инна Григорьевна всё же немного взрослая.
— Сделаете из моего ребёнка коммунистку, — сказала мама.
— Скоро все станут коммунистами, — сказала Инна Григорьевна. — Бытие определяет сознание. Муж тут принёс мне книжку Проханова, так тот советует Ленина перечитать.
— Пусть сам и читает. Нам об этом знать не нужно. И Дине моей тем более. И вы прекращайте со своей агитацией. Не то напишу кому следует. Пойдём, Динка.
— Кому? В эФэСБэ? Президенту? В секретариат «Единой России»?
Дина сказала:
— Ну почему ты тянешь меня за руку, мам?… Инна Григорьевна говорит так интересно.
Мама притворяется взрослой, а вот Инна Григорьевна — взрослая.
— Глупости она говорит. И не для детских ушей.
— А я знаю про коммунизм. У Кольки Шаламова отец — коммунист. Он нам даже билет показывал. Красный.
— Какой ещё красный билет?
— Партийный, — вспомнила Дина. — Он сказал, что при коммунизме у всех будут… потребности и ещё… особенности. То есть возможности. И не будет денег, слышишь, мама? И все будут жить дружно и улыбаться.
— Ага, как сумасшедшие. — Мама стала тянуть её за руку, и Дина, не желая идти, повисла на маминой руке. — Динка, ну идём же быстрее. Меня же уволят. Шеф меня точно раздеться заставит. Ой.
— А зачем — раздеться? Ты идёшь на приём к доктору? Или вы там на работе ходите голые? А шеф твой — мужчина, а ты — женщина. А это неприлично. Ты сама говорила. Ты не знаешь, что говоришь.
Нет, мама не взрослая. Не все, которые выросли, на самом деле взрослые. А взрослые только те, которые всё знают. Вот!
— Говорила. — Мама вздохнула. И вдруг хитро улыбнулась. — Это тренировка такая. Чтобы знать, как будет при коммунизме. При коммунизме жёны и мужья общие. И дети общие. Поэтому все могут ходить голыми.
— И я — общая и голая?
— И ты.
Дина не поверила маме. Ещё чего! Она, Дина, ведь не общая, а мамина. Если б она была общая, то жила бы на улице, как бедная собачка Фрося в их дворе. И мама — не общая. Что она выдумывает!.. Мама ничего не знает. Надо будет спросить у Инны Григорьевны. Инна Григорьевна взрослая. Когда Дина вырастет, то будет как Инна Григорьевна.
— До свиданья, Инна Григорьевна, — сказала Дина.
— До свидания, Диночка.
На улице Дина увидела смешное и удивительное. Смешное — потому что смешное, а удивительное… потому что сбылось то, о чём сказала мама. По улице шли коммунисты. Дина поморгала (вдруг ей мерещится), — но голые люди, которые ходили по улице как-то медленно, так, будто учились ходить, как малышня, не исчезли.
— Мама, смотри! — Она дёрнула мамин рукав. Плащ на маме перекосился. Это Дину всегда смешило. Мама делалась будто кукла. Такая пластмассовая кукла, какие стоят в витринах. — Мама, уже коммунизм!
— Где — коммунизм?
— Вон туда посмотри, мама. Скорее, пока они не ушли.
— Мне мерещится, Динка. И тебе.
— Я уже поморгала.
— Ещё поморгай. — Мама вздохнула и что-то сказала, очень тихо и неразборчиво. Дина терпеть не могла, когда мама говорила так. Нельзя было ничего понять. Зачем тогда говорить вслух? Надо просто думать. Нет, мама не взрослая, раз этого не знает. А если мама тихо говорит плохие слова, которые нельзя говорить, то ведь выходит, что мама плохая. Ничего. Дина немного подумает ещё, поговорит с Зинкой, Колькой и Инной Григорьевной — и воспитает из мамы взрослую. Но сперва мама должна понять, что коммунизм уже здесь.
— Нет-нет, коммунизм! — сказала она, останавливаясь и останавливая маму. — И теперь у всех будут партийные билеты. Я попрошу тебе и себе у Колькиного папки.
— Сумасшедший дом, — сказала мама. Дина удивилась, что мама так легко остановилась. Обычно она не слушается и говорит всякое обидное. А тут встала и стоит, и смотрит. Интересно, о чём она думает?
— О чём ты думаешь?
— О том, что все люди сошли с ума. Вон, смотри, видишь эту машину? И человека с телекамерой? Это телевидение. Они приехали снимать голых людей.