Мёртвый космос: Мученик
Шрифт:
Он заглянул в инкубационную камеру и был удивлён, что все сорок клеток во всех сорока ёмкостях увеличились в численности. Это был беспрецедентный случай. Также была беспрецедентной скорость, с которой они размножались — он никогда не видел ничего подобного. Прошло всего лишь несколько часов, а образцы уже были видны невооруженным глазом.
В течении следующего часа он пребывал в ожидании, наблюдая за ними, пока каждая из ёмкостей не заполнилась бледно-розовым веществом, которое представляло из себя не что иное, как биологическую ткань. Должен ли он осмотреть её поближе? Почему нет: здесь
Он открыл ёмкость и пропустил через образец слабый электрический разряд. Розоватая субстанция встрепенулась, как если бы почувствовала его. Возможно, это причиняет боль.
Он перевернул ёмкость и вылил содержимое на стол. Перед ним находилось слегка волнообразное вещество. С помощью скальпеля он осторожно разрезал его пополам. Он наблюдал, как лезвие разделяет субстанцию на две половинки, образуя между ними пустую борозду. А затем смотрел, как вещество вновь соединяется обратно в единый слой, не оставляя ни одной видимой линии или рубца. Изумительно, подумал он.
Он всё ещё экспериментировал с образцом, когда показалось лицо его бабушки, парящее прямое над столом. В испуге он подпрыгнул.
Несомненно, он любил свою бабушку, но не настолько, как эту девушку. Или, возможно, это просто было нечто иное: он знал девушку лишь короткое мгновение, а потому его любовь к ней была чистая и непорочная. Его чувства к своей бабушке были гораздо более сложными. После смерти его родителей, она взяла его к себе. Обходилась с ним нормально, но она была уже старая и сварливая, и иногда делала вещи, которые он понимал с трудом. А потом однажды, когда он стал немного постарше, она просто исчезла. Даже тогда в основном он понимал, что с ней что-то случилось, нечто, с чем она не могла справиться, что, возможно, её даже убили. Но часть его с трудом подавляла обиду на то, что она не вернулась.
— Что тебе нужно? — спросил он на немецком.
Это так ты разговариваешь со своей бабушкой? произнесла она на английском с ярко выраженным акцентом, хотя он знал, что если бы она была настоящей, то бранилась бы на немецком.
— Извини, — сказал он. — Я думаю, ты пришла, потому-что есть что-то, о чём девушка была не в состоянии выразить. Ты же знаешь, я люблю тебя.
Так-то лучше, сказала она и протянула ему конфету в целлофановой обёртке. Она всегда делала так, когда была еще жива. Он попытался взять её, но его рука встретила пустоту.
Пришло время, сказала она. Ты и так узнал слишком много. Сейчас самое время.
Время для чего? Он не ощущал себя единым целым, с тех самых пор, как потерял свою бабушку. И теперь она снова была здесь, но одновременно и не здесь. Он мог видеть её и слышать, но не мог ни прикоснуться к ней, ни почувствовать её запах. Вся его жизнь была такой, жизнь утрат: сначала ушли его родители, затем бабушка. В конце концов, всё, что у него осталось — это его лаборатория, единственное, на что он мог рассчитывать. Его лаборатория никогда не подводила его.
Ты слушаешь меня? спросила она, щелкнув пальцами. Ты понимаешь, о чём я говорю? Ты должен раз и навсегда прекратить это исследование!
Прекратить исследование? Он почувствовал, как в нём растет гнев. Она никогда не понимала того, что он пытался делать, так почему его должно удивлять то, что она не понимает его и сейчас?
— Но я делаю важную работу, — сказал он. — Я делаю открытия, находящиеся за рамками человеческого воображения.
То, что ты делаешь — опасно, сказала она. Поверь мне, дитя. Я говорю это для твоего собственного же блага. Обелиск уничтожит тебя. Ты должен прекратить это, пока не стало слишком поздно.
На её глаза наворачивались слёзы. Прекратить работу? А что ещё у него было? «Это не совсем она,» говорил он себе. Обелиск просто позаимствовал её образ и голос. Почему он не мог остаться с той девушкой? Он любил её, но никогда не был с ней, поэтому он не мог скучать по ней точно так же, как скучал по своей бабушке. А теперь Обелиск пытается манипулировать им, используя её, чтобы заставить его остановиться.
— Пожалуйста, уходи, — сказал он, стараясь не смотреть на её. — Ты просишь слишком много.
Слишком много? сказала она. Её голос теперь был немного резким и действовал на нервы. Мне нужно, чтобы ты выслушал меня, Гроте. Это очень важно.
Он простонал. Он не мог слушать; не мог этого выдержать. Он закрыл свои уши, но каким-то образом всё ещё продолжал слышать её. Он закачал головой назад и вперёд, одновременно начав петь так громко, как только мог. Он по-прежнему мог слышать её, всё еще осознавал, что она говорит слова, но не мог расслышать, о чём в точности они были. Но она просто стояла там и говорила, отказываясь уходить.
Он закрыл глаза, её голос всё ещё гудел. Что ему сделать? Он так устал, ему просто нужен отдых. Как ему прогнать её?
В недоумении, он говорил себе, что она была всего лишь мысленной конструкцией: ЕГО мысленной конструкцией. Если он просто перестанет думать, он сможет прогнать её. Всё, что ему нужно — это вырубить себя, и он будет в порядке.
Там в выдвижном ящике стола находился шприц с новой иглой. Чтобы дотянуться до его, ему необходимо было убрать руки от ушей. Внезапно, её слова пронзили его голову с ещё большей громкостью.
Нет, Гроте! кричала она ему. Останови это безумие прямо сейчас! Ты абсолютно не понимаешь. Ты лишь навредишь себе!
Его бросило в дрожь. Ему необходимо успокаивающее. А вот и оно, уже на столе.
Гроте! сказала она. Разве ты не понимаешь? Это то, чего хочет Обелиск! Ты не соображаешь. Прекрати и послушай!
— Оставь меня в покое, — пробормотал он.
Он прикрепил иглу и начал набирать жидкость. Она оказалась более вязкой, чем он предполагал и с трудом проходила внутрь. Продолжая слушать нытье своей бабули, он перевязал руку и постучал по вене, а затем приставил к ней иглу.