Мертвый сезон

Воронин Андрей Николаевич

– Э, ара, что такое? – обернувшись на шум и увидев торчащие из сортира ноги, со смехом крикнул Гамлет. – На дерьме поскользнулся, да?

Ответа не последовало. Ноги не шевелились – по вполне понятным причинам коротышка не пытался встать. Улыбка медленно сползла со смуглой физиономии Гамлета, правая рука нырнула под рубашку и легла на обмотанную лейкопластырем рукоятку револьвера. Он начал осторожно, боком спускаться с крыльца, озираясь с видом человека, который уже понимает, что дело дрянь, но все еще не может до конца в это поверить.

Чтобы помочь Гамлету быстрее примириться с суровой действительностью,

Глеб шагнул из сарая на солнечный свет, привычным жестом опустив со лба на переносицу темные очки. Гамлет вздрогнул, заметив его, и рывком выдернул из-под рубашки револьвер. Глеб подождал ровно столько времени, сколько понадобилось Гамлету на то, чтобы поднять оружие и взвести курок, а потом, убедившись в серьезности его намерений, выстрелил навскидку.

Крупнокалиберная пуля отшвырнула Гамлета назад, как удар боксерской перчатки. Он ударился спиной о стену, съехал по ней, не в силах устоять на подламывающихся ногах, боком упал на ступеньки и скатился по ним на растрескавшиеся кирпичи дорожки.

Стоя возле сарая с дымящимся пистолетом в опущенной руке, Слепой огляделся. Вокруг была тишина, нарушаемая лишь басовитым жужжанием пчел, как будто на дворе был не октябрь, а июль. Солнце припекало плечи сквозь рубашку; если не смотреть на трупы, картина получалась такая мирная, что хотелось раздеться и позагорать – прямо здесь, в саду, не утруждая себя прогулкой до пляжа.

Глеб вернулся в сарай, собрал разбросанные по полу деньги и убрал пакет со своим имуществом обратно в тайник. На лежавшего здесь же охранника он не обращал внимания – это был просто неодушевленный предмет, мало чем отличавшийся от остального хлама, скопившегося в сарае у Стаканыча.

Покончив с делами, Глеб снова перелез через забор и, обойдя вокруг квартала, вышел на улицу, где стоял джип, на котором приехал Гамлет. Водитель скучал, сидя за рулем. Из открытого окна машины рваными серыми облачками выплывал табачный дым. Внутри играла музыка – что-то национальное, визгливо-ритмичное. Внезапно охватившее Глеба желание поскорее покончить с этим делом было таким сильным, что ему стоило большого труда не ускорить шаг.

Он подошел к джипу и остановился рядом с открытым окном. От нагретого солнцем металла исходило ровное тепло, вблизи машины ощущались слабые запахи бензина, горячей резины и освежителя воздуха. Водитель, молодой кавказец с аккуратно подстриженными усиками, нехотя повернул к Глебу голову и окинул его сонным, равнодушным взглядом.

– Что хочешь, э?

– Халтурка есть, земляк. Надо по-быстрому в одно местечко смотаться. Тут рядом, минут за десять обернемся.

– Не могу, – сказал водитель. – Занят.

– Жаль, – сказал Глеб и поднял пистолет на уровень его лица. – Жаль тебя огорчать, ара, но поехать все-таки придется.

Глава 8

Синица уже взялся за дверную ручку, собираясь уйти домой, когда его окликнул дежурный.

– Тебя Скрябин у себя в кабинете дожидается, – сообщил он. – Вот хорошо, что не забыл! Он бы с меня живого шкуру спустил.

– Угу, – вяло пробормотал Синица. – Радуйся, теперь он ее с меня спустит.

– Ну, а вдруг не спустит?

– Это Скрябин-то?

– Да, – дежурный вздохнул и развел руками. – Ну извини. Сочувствую, конечно, но помочь... Сам понимаешь.

Что ты опять натворил-то?

– Не знаю, – сказал Синица. Он все еще держался за дверную ручку, словно раздумывая, не задать ли ему стрекача, пока не поздно. В папке у него лежала бутылка портвейна, и ее приятная тяжесть напоминала о перспективах, которые в данный момент рушились прямо на глазах. – Не знаю, – повторил он. – Сейчас пойду узнаю, а потом тебе расскажу.

Лениво шаркая ногами, майор поднялся на второй этаж. Думал он при этом почему-то не о делах, не о загубленном вечере и даже не о том, чего ради понадобился Скрябину в конце рабочего дня, а о том, что у полковника Скрябина нет клички. Обычно прозвища дают всем, особенно начальству; Синица знал только двух человек в управлении, кого всегда за глаза называли исключительно по фамилии. Людьми этими были полковник Скрябин и он сам. Но если с Синицей все было более или менее ясно – с такой фамилией никакого прозвища не надо, – то к полковнику Скрябину клички просто не прилипали. Помнится, ребята пытались звать его Жабой – за внешнее сходство, которое, увы, имело место, – Скрябой, Скребком... По-всякому пытались, но ни одна кличка не прижилась. Зато со временем было замечено, что самые рьяные острословы стали медленнее продвигаться по службе, а кое-кому и вовсе пришлось уйти из органов по причинам внешне никак не связанным с их повышенным чувством юмора. Остальные, обмозговав это дело, сделали выводы (ясно, что не вслух) и острить в адрес полковника перестали. Так он и остался без клички – товарищ полковник, просто Скрябин или, в случае неслужебного разговора с глазу на глаз, Петр Иванович.

Перед обитой красной искусственной кожей дверью кабинета Синица остановился и как мог привел себя в порядок, то есть поправил галстук, передвинув его слева направо, и попытался застегнуть папку, чтобы горлышко спрятанной там бутылки как-нибудь ненароком не вылезло наружу. Все эти манипуляции ни к чему не привели: галстук, который до этого помещался у Синицы под левым ухом, теперь висел так же криво, но уже справа, а папку он застегнуть не сумел по причине отсутствия собачки на "молнии". Тогда он положил бутылку вдоль папки, прикрыл ее сверху мятыми бумажками и, постучавшись, вошел в приемную.

В приемной никого не было, аккуратно прибранный стол секретаря пустовал. Дверь в кабинет была открыта, и оттуда крепко тянуло застоявшимся табачным дымом. Синица деликатно кашлянул в кулак, а когда это не помогло, приблизился к двери, постучал в косяк и просунул в кабинет голову.

Полковник Скрябин сидел за столом, заполняя своей объемистой фигурой все внутреннее пространство просторного кожаного кресла, и, сдвинув на кончик носа очки в золоченой оправе, с мрачным видом читал какую-то бумагу.

– Разрешите, товарищ полковник? – спросил Синица, решив на всякий случай быть вежливым до конца.

– Ты, Синица? – не отрывая взгляда от бумаг, которые держал перед собой, хмуро произнес Скрябин. – Заходи. Дверь закрой поплотнее и присаживайся.

Синица сделал, как ему было велено, и присел на краешек стула у дальнего от полковника конца длинного стола для совещаний.

– Ближе, – по-прежнему глядя в бумаги, сказал Скрябин. – Что ты корчишь из себя бедного родственника? Я не собираюсь орать во всю глотку.